Ловушка для Адама и Евы (сборник)

Я знаю, я всегда стремился к правде и всё, что ни делал, старался делать с правдой и верой в правду; и если я обвинял себя во лжи, то не потому, что лгал, а потому, что боялся лгать, а если обвинял себя в эгоизме, то только потому, что боялся проспать в себе эгоиста. Я знаю, что всё, что ни делал, я делал со смыслом и всегда стремился к этому смыслу, иначе жизнь моя уже не жизнь. Не знаю одного: где, когда, в чем я ошибся, где, когда и что со мной произошло? Я не уничтожен, но был близок к этому; я спасен, но и раздавлен. Повторяю: я спасен, но и раздавлен. И поэтому сегодня, сейчас, сию минуту я плачу… Я плачу и не стыжусь этого; я плачу, потому что не могу иначе.

Я плачу…

Бегство

I

Коломийцев привычно нажал на клавишу приемника, подошел к окну. Была за окном осень. Холодный – зима скоро, что ли? – туманный воздух клубился над асфальтом, внизу во дворе светили желтые фонари.

«И теперь, – говорил по радио некий Николай Степанович, за спиной у Коломийцева, – я экзаменую себя: чего я хочу?

Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не ярлык, не фирму, а обыкновенных людей. Еще что? Я хотел бы иметь помощников и наследников. Еще что? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазком взглянуть, что будет с наукой. Хотел бы еще пожить лет десять. Дальше что?

А дальше ничего. Я думаю, долго думаю и ничего не могу придумать. И сколько бы я ни думал…»

Радио Коломийцев слушал рассеянно, но слова Николая Степановича: «Я думаю, долго думаю и ничего не могу придумать…» вдруг передразнил:

– Думай, думай, делать тебе нечего…

«И сколько бы я ни думал, – продолжал Николай Степанович, – и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно одно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного…»

– Еще бы! – сказал Коломийцев. – Главное ему подавай! Важного захотелось! – Нс раздражением добавил: – Тоже вот работничек какой-нибудь, черт бы вас всех!..

Настроение у Коломийцева вконец испортилось. Завтра уже пятница, перед Петром Никандровичем надо отчитываться, а дело не продвигалось.

Коломийцев был уже в ванной, когда по радио объявили, что передавалась радиокомпозиция по рассказу Чехова «Скучная история».

Коломийцев задумался: «Скучная история»? Нет, не читал… «Толстый и тонкий», «Каштанка», «Дама с собачкой», «Человек в футляре»… Что еще читал? Нет, «Скучной истории» не читал, работы столько – не до «историй», тем более «скучных». Только и думаешь, как бы с этим проклятым отчетом разделаться.

Приняв на ночь душ, Коломийцев вышел из ванной и лег в постель. Но, конечно, не спалось. Пришла в «Тюменьлес» бумага – оплатите за транспорт по такому-то счету столько-то, основание – накладные с января по июнь включительно. Петр Никандрович, не задумываясь, черканул резолюцию: «подрезать» – и отдал бумагу Коломийцеву:

«Подними счета, проверь накладные и путевые листы, найди кой-какие ошибки и исправь, где надо. Словом, твоя задача – уменьшить счет разика так в полтора, а еще лучше – в два. Напишешь от моего имени соответствующую бумагу, я подпишу. Все понятно?»

«Понятно, – ответил Коломийцев. – А что, в счете действительно ошибка?»

«Что? – удивился Петр Никандрович. – A-а… Там должна быть ошибка. Должна. Ну, успехов!..»

Больше недели копался Коломийцев в бумагах, сверял цифры, подсчитывал, пока наконец не обнаружил, что счет верный, никакой ошибки нет. С этим и пришел к Петру Никанд-ровичу.

«Ты что, Антонин Иванович, – удивился начальник, – так ничего и не понял? Ты меня удивляе-ешь… Не ожидал я от тебя, брат. Иди-ка давай, и чтоб к пятнице все готово было».

«Но, Петр Никандрович…»

«Иди, иди. Счет уменьшишь, разговор окончен. А и удивил же ты меня, впрочем… Ну – действуй!»

Только тут наконец понял Коломийцев, что от него требуется: написать подложный документ. И начались его мучения. Не мог он подготовить такую бумагу, не получалось. Есть конкретные цифры, факты – как же с ними не считаться? В конце концов он так измучился, что спать почти перестал; а если засыпал, то снились ему отчеты, печати и собственная резолюция на ложной бумаге: «Не разрешаю. Ант. Коломийцев». Просыпаясь, он думал: вот бы действительно так, «не разрешаю» – и баста.