Ловушка для Адама

– Для себя лично, – нерешительно откликнулась Светланочка, – я придумала, это ерунда, конечно, то есть невозможно, конечно…

– Поделись, милая, ведь проблема одна на всех!

Петр влепил ей в щечку звончайший поцелуй.

– Я бы, – потупясь, продолжала она, – ушла бы в монастырь… Только в мужской…

Петр аж присел от хохота. Надежда гневно зыркнула глазами, прикусила губу – знакомый признак обиды. Но Светланочка бросилась к ней, обняла.

– Нет, нет, я серьезно. Ведь в монастыре не умирают с голоду, а едят, хотя и умеренно. Потому что так природой устроено. А мужчина… Это же тоже для нас от природы так… Я бы встречалась, ну… раз… во сколько-нибудь дней, как бы от голода, ведь если от природы… главное, чтобы не злоупотреблять, как обжорством… А все остальное время молилась бы, а есть вообще могу мало… А молитва, это я точно знаю, она что-то такое дает, когда становится нестрашно, а совсем наоборот. Я пробовала, честное слово!

Мы с Петром упали на пол и, дрыгая ногами, заходились хохотом. Надежда в кресле сотрясалась так, что начала крушиться ее великолепная прическа. Над нами стояла Светланочка, преподаватель великой русской литературы и великого, могучего, того самого, что в дни тягостных раздумий… и показывала нам язык, точнее, язычок, затем топнула ножкой и, нагнувшись над нами, дурнями, закричала:

– Я имею право предположить, что в монастырских уставах допущена ошибка? Имею право или нет? А может, из-за этого все и происходит не как надо! Религиозный кризис, и революция, и перестройка эта дурацкая!..

– Я за! Стопроцентно за! – орал Петр. – Но поскольку в чужой монастырь со своим уставом ни ни! – создаем свой! Берусь подыскать место и обеспечить первоначальный капитал. Ой, девочки, на севере нашего озера процветает такая глушь, самолетом не долететь, сесть некуда…

Смешливость из меня, как метлой.

– Это точно, что есть такое место? Ну да! Конечно! А почему мне ни разу не захотелось смотаться туда в отпуск…

Мы лежали с Надеждой в уже несвежих, уже мятых простынях и молчали. Светало, и мы больше не были нужны друг другу. Ничто нас больше не интересовало друг в друге, и в этом факте не было ни добра, ни зла, был один голый факт, более голый, чем мы оба. Где-то там, в черных или светлых провалах ненашего измерения тихо плакала моя мама…

Глава 4

«Подстрахуйся,– сказал я Васе,– мало ли что, если ключи в замке, три минуты в кармане». Вася колебался…

Бугристая, укатанная проселочная дорога и фары с галогенными лампами, мотор, как часики, тормоза – хват, и музыка на полную мощность, так, что вибрация в ушах – бесовской ритм, ахающий и чвакающий, а сквозь ритм штопором или шампуром сакс – мировая тоска, опережающая движение, забегающая дорогу. Но когда она мировая, то все наоборот, она – как рожа паяца, ржать над ней до животных колик и бесноваться от восторга, потому что на мировую-то как раз наплевать, на рожу нарисованную – наплевать, количество – в качество и нет тоски, но только лихость и счастье внутри стального коня поперек пространства…

Вековая мечта человечества – движение поперек, наискосяк, куда глаза глядят, куда душе хочется, и чтоб лихо, и чтоб дыхание вподзахват, и чтоб мысли всякие – куда, мол, и зачем – кубарем на обочину и с глаз долой…

Вековая мечта человека по имени Я – нестись вот так средь ночи по хорошей дороге в хорошей машине в какую-нибудь очень хорошую сторону, о которой ничего не знаешь, кроме того, что она хорошая. Ах, если бы еще можно было на подъемах не терять скорость, но взлетать и опускаться по желанию, не тарахтеть колесами на дощатых мостах, а перепрыгивать через речки и ручеечки, и лес матерый по сторонам, луна бычьим пузырем над головой, в голове сквозняк оздоровительный, освежающий, в руках колесо поворотов налево, направо, налево, направо, и не потому, что дорога так диктует, а потому что сам стопроцентно согласен с ней, с дорогой, именно так и хочу – налево, направо, налево, направо!

В отличие от прочих умников я знаю, что такое счастье – это состояние восторга, но не всякого, а лишь такого, что не поддается переоценке. Женщина, к примеру, – самый доступный источник восторга, но в условиях некоторого сна разума – отбалдел на пике страсти в мозговой отключке, и через минуту реле – щелк! – женщина перед тобой та же, а мысли о ней в лучшем случае нормально-добрые, а могут быть никакие, а может быть и тоска до следующего взбрыка…

Но, положим, забрался на вершину, что вершиннее других, и – восторг! Стоишь и качаешься, и мозги при этом в полной трезвости. Можешь стихи читать, думать о земле или о космосе, ни о чем не думать, а лишь стоять и качаться от восторга и, спускаясь, никакими разочарованиями атакован не будешь, потому что и очарования не было, а было только счастье, что не разложимо по составным, его не проанализируешь, но только помнишь.