Ловушка для блондинов

“Вот и пойми этих мужиков”, — ошалело подумала я. Но, придя в себя, решила, что и особям мужского пола ничто человеческое не чуждо. Одно дело любить меня в свободное от профессиональных обязанностей время, будучи уверенным, что я никуда не денусь, даже при наличии какого-то там мифического итальянца-воздыхателя. И совсем другое дело — увидеть этого воздыхателя воочию, убедиться, что он существует на самом деле и что он является реальным соперником, а не жалким и убогим вариантом бегства от самой себя.

И осмыслив это, я даже на минутку испытала злорадство. А потом устыдилась. Получается, что Пьетро выступает заложником в наших с Сашкой любовных игрищах. Я-то, третий день существуя в компании обоих, отчетливо понимаю, что при всех невероятных достоинствах Пьетро, даже несмотря на национальный барьер, буду с ним несчастна, поскольку на свете есть Сашка.

Да и с кем угодно я буду несчастна, поскольку на свете есть Сашка. Может, он хоть что-то понял за время, что мы не вместе? И если мы начнем сначала, то учтем свои ошибки?

Когда вечером мои кавалеры довели меня до дому и стали трогательно прощаться со мной во дворе, к великому удовольствию окрестных пенсионеров, перед окнами которых, можно сказать, разворачивалась своя Санта-Барбара, из открытого окна своей квартиры я услышала истошные трели телефона. Позвонив, он затихал, и тут же начинал трезвонить с новой силой.

Забыв о кавалерах, я понеслась наверх. Пока я открывала дверь, звонки прекратились, но через полминуты снова раздался трезвон, и я схватила трубку.

— Маша, — раздался в ней голос Кужерова, — наконец-то! Целый день тебя не найти нигде! Давай быстро в РУВД!

— А что случилось? — спросила я, переводя дыхание. — Нашли беглого?

— Нет. Тут все гораздо круче! Мне без тебя не разобраться. Придешь? Хочешь, машину пришлю?

— Не надо, я так доеду.

Положив трубку, я даже испытала некоторое облегчение. Проводя время со своими мужчинами, я не переставала думать про оставленные в прокуратуре дела. Все время меня грыз червячок — а как там без меня? Оказалось, что без меня никак. Я схватила дежурную папку и Уголовно-процессуальный кодекс — на всякий случай, и выбежала из дома.

В кабинет к Кужерову я вбежала ровно через двадцать минут — рекорд для открытой местности. Он сидел за обшарпанным столом и рассматривал разложенные на столе дактилокарты, справки Информационного центра и какие-то бумажки с гербами МВД и Минюста. Рядом с ним сидел эксперт Федорчук, с меланхолическим видом разглядывая какие-то фотографии. Я присела напротив, всем своим видом выражая ожидание.

— Смотри. — Кужеров, положив свои мощные лапищи на бумаги, одним махом развернул их ко мне. Я уставилась на них, пытаясь сообразить, что к чему, а Кужеров, зайдя с тылу и склонившись надо мной, стал комментировать ситуацию, приведшую его в такой ажиотаж.

— Пришли из Москвы отпечатки Коростелева… Так, Машка, даже не знаю, с чего начать… В общем, я тогда перед тобой проштрафился, да еще слух пошел, что ты увольняешься… А с кем тогда работать? Думаю, разобьюсь в лепешку, а ты будешь довольна. Пробил я сначала “Белоцерковского”. Ответ на мою шифротелеграмму и справка на него из ИЦ по пальцам пришли почти одновременно. Шорохов Алексей Семенович, установили мы его личность.

— Я уже экспертизку сделал, Маша, потом постановление мне напиши, — подал голос Гена Федорчук.

Я с благодарностью посмотрела на него. Положительно, он у нас уникальный: от других экспертов по полгода заключения не допросишься, а он готов даже без постановления его сделать, ты, мол, потом как-нибудь постановление занеси…

— Да брось, — отмахнулся Гена от моего благодарного взгляда, — я же понимаю, как это важно. А потом, — он усмехнулся, — мы все испугались, что ты уволишься, вот и начали в морской узел завязываться.

— Не отвлекайся, — одернул его Кужеров. — Сидел он под Мурманском, где зубы эти делают, как их…

— Рандолевые, — помог Гена. — Видел я таких пижонов, у некоторых весь фасад рандолевый, вся челюсть.

— Точно, рандолевые! Как я мог забыть? Значит, тянул он срок вот на этой зоне. — Кужеров подвинул ко мне одну из бумажек, где в графе “сведения о судимости” было указано несколько букв и цифр, обозначавших номер колонии.

— Хорошо, молодцы, — сказала я, находясь в недоумении, что за срочность в этих сведениях. Здорово, конечно, что личность погибшего установили, но пока ничто в этих сведениях не тянуло на задыхающийся голос Кужерова по телефону и его суету над бумажками.

— Это только начало, Машка, сейчас сама отпадешь, — заметив отсутствие энтузиазма в моем голосе, предупредил Кужеров. — Слушай дальше. Прислали мне и его фотку из колонии, вот, глянь.

Он выложил передо мной фотографию заключенного Шорохова, сделанную в двух ракурсах. Хоть тут он был сфотографирован при других обстоятельствах, а я видела этого человека только мертвым, следовало признать, что это именно “Белоцерковский”. Но я все еще не понимала…