Я расстроилась. Все правильно, в командировку ехать надо. Да только у Пьетро остались два дня от краткосрочного отпуска, как я поняла, полученного им в связи с ранением. А я уеду в командировку, очень красиво. Хотя с другой стороны, он сам полицейский, к понятию служебного долга относится трепетно и должен меня понять. Шеф заметил по моему лицу, что я расстроена, участливо поинтересовался, в чем дело. Я рассказала ему все, как на духу, и спросила, что делать с итальянцем, не скрыв, что хотела привлечь его к участию в следственных действиях.
— Вот пока вы не уехали в командировку — а я думаю, что раньше, чем через два дня вы и не уедете, — возьмите своего воздыхателя на обыск в квартире Коростелевой. Кстати, место жительства Шорохова вы установили?
— Нет. По адресу регистрации, указанному в паспорте, живут совершенно другие люди, о Шорохове, равно как и Белоцерковском, и слыхом не слыхивали. Проверка телефонов, считанных с его телефонной карты, в плане установления его места жительства ничего не дала. Прямо не знаю, что делать?
— Ладно, подумайте. Может, вам ваш итальянский друг что-то подскажет, — ухмыльнулся шеф. — И не забудьте, что обязанность найти сбежавшего киллера с вас никто не снимал.
Полдня я занималась оформлением бумажек на командировку. Пьетро Ди Кара и Александр Стеценко обрывали мне телефоны. Я поставила их в известность, что им дозволяется поучаствовать в намеченных следственных действиях, и они мгновенно прискакали в прокуратуру, и на их лицах было написано: “Всегда готов!”.
Конечно, я могла бы ограничиться одним Пьетро, но мне показалось, что это будет нечестным по отношению к Сашке: все-таки он столько сил положил на то, чтобы не оставлять нас с Пьетро наедине…
По предложению Пьетро мы втроем пообедали в каком-то новом ресторанчике по дороге в городскую прокуратуру, где мне предстояло оформить командировку. Как я подозревала, у Сашки было не так уж много денег, а одалживаться у Пьетро, а тем более есть за его счет ему гордость не позволяла. Он и так уже достаточно поиздержался в наших гульбищах по пансионатам, поскольку платили они наравне с Пьетро. Но он мужественно пошел с нами в ресторан, категорически отказался от оплаты его обеда итальянцем и заказал самое дешевое блюдо — горячую закуску из кальмаров.
Тем не менее, вопреки моим опасениям, ему принесли огромную фарфоровую миску, куда были набросаны аппетитные овощи, сбоку плюнуто черной икры, а в середине красовалась горка тех самых кальмаров. Сашка умудрился растянуть эту закуску на время поедания нами супа и горячего.
В ресторанчике, между прочим, отнюдь не дешевом, царил мягкий полумрак, который мне нравился, несмотря на язвительные замечания доктора Стецен-ко по поводу того, что в приличных ресторанах освещение должно быть ярким, чтобы посетитель видел, что кушает. Я возразила, что, в конце концов, тщательный визуальный анализ жратвы может быть не главным, зачем люди ходят в ресторан; может, посетителям важнее интимная обстановка… Пьетро сказал, что у них владельцы ресторанов предоставляют посетителям альтернативу: в зале свет приглушенный, а на столиках стоят сильные лампы. Если тебе надоел интим, можно зажечь лампу и проинспектировать внешний вид пищи.
Когда наша трапеза подходила к концу, я заглянула в Сашкину фарфоровую миску; содержимое ее уже не закрывало донышка.
— Ну как кальмары? — спросила я Стеценко, искренне желая, чтобы он тоже получил удовольствие от обеда.
— Пока не знаю, — ответил он, подцепляя на вилку остатки закуски и внимательно их разглядывая, перед тем как отправить в рот, — пока ем макароны.
— Сашка, — фыркнула я, — какие макароны? Это же кальмары и были!
Сашка покраснел, бросил вилку и прошипел:
— Вот именно, они бы еще в кромешной темноте свою баланду подавали! Ты Петьке только не переводи, а то он уже уши навострил…
Я благородно пообещала не выдавать его, а сама то и дело фыркала, вспоминая “макароны”.