Ловушка для ящериц

Он подошел к столику, налил себе из прозрачного кувшина крюшон. Глупая-глупая, она думает, что его с Миной легко разлучить, когда они так крепко друг к другу привязаны, что решились на такое. Хотя, возможно, Олимпия и сама в этом смысле не промах, отвергнутая женщина способна на многое, не только на шантаж. Марк просмоковал гортанью холодный крюшон есть какой-то металлический привкус, от смородины, что ли? Что же, согласившись на эту игру, он получил новые условия: подчиниться или погибнуть. Марк поставил пустой стакан на стол.

21

Утром Мине после вчерашней ссоры сделалось грустно. Липа, как она успела заметить, с Марком тоже не разговаривала, но с ней по-прежнему была нежна и предупредительна. Возможно, она слышала их голоса за дверью, когда Мина разбудила все-таки Марка, чтобы спросить, действительно ли он намеревается ее убить и таким образом избавиться от ребенка. Сухим гортанным шепотом выкрикивала она фантастические обвинения в мятое, глупое от вина лицо мужа. Он молча курил у окна, потом перешагнул подоконник, и его тень, вытянувшись, исчезла в черных кустах.

Тогда ей стало ужасно одиноко, и она достала фотографии умерших деда и бабушки, Агатину десятилетней давности с пышной прической и длинной, до плеча серьгой. Чужие, безразличные лица. Бабушка никогда не любила деда, а теперь Мина должна продолжать их грех, тянуть родословную цепь: сын Иерохама, сына Илия, сына Тоху, сына Цуфа... Она уже перестала принадлежать себе - не может после обеда выпить граппы, нырнуть со скалы, развестись с Марком, ее крепко с двух сторон держат за руки Иаков и Исав.

Вернулся Марк к завтраку. Олимпия, отложив чайную ложечку, заправила Мине за ухо прядь, - не хочет ли она молока? Очень мило, но разве ее уже разбил паралич? Мина отодвинула отравленную чашку и встала из-за стола. "У него синяк от твоего удара. Я пойду погуляю одна".

Она пошла по краю шоссе вниз, направо-налево, налево-направо, ноги, подкашиваясь в коленях, сами понесли под гору и она, вовремя не свернув, остановилась на утоптанной земляной дорожке. Эта дорожка спускалась между соснами к живописному плато со старым бревенчатым домом, трехподъездным, с городскими почтовыми ящиками. Правее крайнего подъезда, с номером два на эмалированной табличке, обычно восседала пожилая грузная женщина, хозяйка плотоядной кошки Южки. Мина никогда не видела, чтобы женщина эта вставала, сюда же ей приносили тарелки с салатом и макаронами, и каждый, кто проходил мимо, удостаивался милостивого наклона головы.

- Здравствуйте! Как поживаете? Чудесная погода, не правда ли?

Женщина прищурилась на Мину неодобрительно, неужели она их в тот день заметила? Вполне возможно. Как только мальчик облегчил ей боль от укуса шершня, она почувствовала ужасную неловкость. Видеть его так близко, обонять сладкое, словно расцвел гиацинт, дыхание, когда еще недавно думала о нем такое! От смущения - прикосновение его рук жгло плечо под целебным листиком - Мина завела разговор: "Мы живем здесь поблизости. Да ты, наверное, знаешь. - И, поднимая испанский словарик со скамейки: - Заходи как-нибудь, я дам тебе почитать..."

Он и зашел. Увидев его на ступеньках террасы, смуглого, стройного, в белой, наполовину расстегнутой рубахе с агатовыми запонками, Мина едва не заплакала. У нее не было подробного плана, растерявшись, она повела себя так, как вела бы со взрослым мужчиной. Все эти дни она носила мягкие, похожие на греческие, открытые платья и теперь навстречу, как хорошему знакомому, протянула плавную голую руку, которую можно было и пожать, и поцеловать. Танист пожал, несколько задержав: "Как укус? Надеюсь, опухоль сошла?" Мина не успела ответить, как непроницаемые, вроде агата в его запонках, черно-карие глаза оказались совсем близко и пахнущие лианами пальцы нежно, словно тонкую океанскую ракушку, ощупали ее плечо.

Нет, пожилая дама просто задремала, подперев голову в желтой газовой косынке рукой, а Мина как следует не разглядела. Марк всегда говорил, что она недостаточна внимательна к окружающим и излишне ревнива. Он был прав, она поняла это сейчас, неожиданно для себя оказавшись на тропинке в ботанический сад, только на этот раз ревновала не мужа, а Таниста, который вот уже несколько дней не показывался на глаза.

Не найдя его в саду, она догадалась, куда уходил ночью Марк. Он отправился искать мальчика, нашел и дал денег, чтобы тот немедленно уезжал. Она была в этом уверена почти так же, как в своей беременности. Однажды, проходя мимо окапывающего самшитовый куст Таниста, все в тех же коротко обрезанных шортах и безрукавной майке, она покраснела под оранжевой тканевой шляпой так, словно просвечивающее сквозь поля солнце налилась закатной кровью, - и что-то дрогнуло в ее чреве. Похоже, Марк тоже почувствовал, но бровью не повел и в сторону юноши не посмотрел, только лицо сделалось синим и страшным.

Мина погладила теплое персиковое дерево, под которым они с Танистом целовали друг друга медленно и торжественно, и в ужасе отпрянула - ей показалось, что в траве валяется мертвая мальчишеская нога.

22