Ловушка для княгини

На лавке валялись два послания. Одно на дорогой коже, выведенное четкими ровными словесами — это для отца. Настасья долго кусала кончик пера, раздумывая как начать, продумывая каждое слово: «Здрав буде, батюшка. Не гневайся за ослушание, но дочь твоя названая… Да, вот так, лучше «названая»… но дочь твоя… — Настасья концом ножа соскоблила «названая», оставив только «дочь», — собралась в монастырь. Хочу молиться о твоем здравии и об упокоении матушки моей Иулиании. Князя моего Всеволода не вини, сама так всхотела, да верю, что не посеет дьявол распрю меж вами. Передавай низкий поклон матушке Елене да братцам, да хранит вас Господь и Святая Богородица. Как устроюсь в Воздвиженской обители, так отпишусь еще».

Второе — на скромном обрывке бересты для брата Ростислава в Бежск: «От Настасьи Дитимриевой брату ее Ростиславу. А пришли мне имя во Христе дядьки твоего Найдена. Жду в Воздвиженье, во послушницах».

С братом по матери Настасья виделась редко, но всегда это был праздник: рыжий здоровый детина, он душил ее крепкими медвежьими объятьями и заваливал подарочками, был говорлив и немного хвастлив, но про мать никогда не рассказывал, а все попытки Настасьи расспросить резко пресекал. Про воспитателя уж точно при встрече не стал бы говорить, но ведь имя-то он может написать, чтоб единственной сестре душевное спокойствие вернуть, должен же понять из скупых строк, как для нее это важно?

— Ты же не уедешь от нас? — в дверь в одной рубахе босая проскользнула Прасковья.

— Застудишься, — очнулась от мыслей Настасья, отдергивая край одеяла и приглашая Прасковью нырнуть рядом с братцем.

— Не бросишь нас? — детская бороденка тряслась то ли от холода, то ли от волнения.

— Отец ваш меня отсылает, — Настасья присела рядом, поправляя на Прасковье одеяло, — что же я могу сделать? А ты уж большая, за братцем приглядывай, отцу про него чаще напоминай.

— Он не пустит тебя, проспится и передумает, всегда так делает. А няньку Ивашкину та бабка убила, ты ей серебра дала, она и решила тебя отблагодарить, вот и наволховала. У волхования сила, я про-то слыхала.

— Не передумает он, а и передумает, так я того уж не хочу. Ничего доброго уж не будет, только изводить друг дружку станем, силком милой не станешь, — Настасья печально посмотрела в мутную слюду, кажется, за окном уже играли первые лучи солнца. — Ты к трапезе Ивана бери, да есть ему помогай, чтоб досыта ел, и няньку ему новую из посада приведите, ну да я про то завтра Фекле скажу, нет, не завтра, уж сегодня.

— Полежи со мной немного, — жалобно попросила Прасковья.

Настасья прилегла на чуть-чуть и провалилась в глубокий сон без сновидений.

Проснулась от того, что по ней ползал пробудившийся чуть раньше Иван и дергал матушкины волосы, рядом, свернувшись калачиком, спала Прасковья, а напротив у печи спиной к лежанке сидел Всеволод и палил Настасьину телятину.

— Зачем сжег? Я ж то для вас, как лучше хотела, — с укором, но не зло спросила Настасья.

Ни ярости, ни злости по утру не осталось, а было какое-то отупляющее опустошение. Слишком много вчера страстей выплеснулось.

— Ты Ивану нужна, не могу я тебя выпроводить, — хрипло, не оглядываясь, проговорил Всеволод. — Если ты уедешь, а с ним чего случится, не прощу себе, но к дочери моей не лезь. Нечего ее приманивать.

— Дурному научу, — хмыкнула Настасья, показывая, что ей совсем не больно.

— Сама про то сказала, — Всеволод встал, и Настасья увидела его осунувшееся с черными тенями лицо, — а в Бежск не к чему посылать, Михаилом его звали, как меня. Он еще смеялся, мол, княже, мы с тобой тезки.

— Я ее не убивала, — сказала, и сама себя обругала, к чему все время оправдываться, коли он и слышать не хочет.

— Такая молодая, а уж так умело врешь, — проронил князь с легкой брезгливостью.

— С юных ногтей на княжьем столе сидишь, а правду от лжи не отличаешь, — не осталась в долгу Настасья.

Что делать, держать язык за зубами она никогда не умела. А Всеволод покраснел, таки ужалила, но он тоже вымотался до истощения, поэтому отвечать не стал. Просто молча поднялся и пошел к выходу.

— Помирились? — влетела в горницу Фекла, чуть не сталкиваясь с хозяином. — Вот и славно, стол накрыт. Милости просим.

«Сейчас скажет — я с ней за стол не сяду», — прищурила глаза Настасья.

— К столу приходи как прежде, нечего по граду слухи будить, — холодно бросил Всеволод и вышел вон.

— Кто ж ему напел? — в след князю задумчиво проговорила Фекла, постукивая по стене длинными пальцами. — Ведь так хитро подвели, что он и сам поверил, что вину твою углядел. Так хитро, аж боязно.

— Никто ему ничего не говорил, — Настасья потерла виски, тонкие молоточки стучались изнутри, вызывая волны боли. — Он во мне другую видит, точно не со мной, а с ней говорит.