– Ну? – сказал Файтви.
– Так вот, – сказала Нэнси ему на ухо. – Женщина-то была
– Так я рад за неё, – сказал, не подумав, Файтви.
Потом он подумал. После этого они с Нэнси долго молча смотрели друг на друга, потом успокаивающе похлопали друг друга по плечу и разошлись. Нэнси вспрыгнула на телегу и подстегнула свою пегую, а Файтви ускорил шаг, чтобы нагнать Нэнквисса и Рори, ушедших далеко вперёд, подальше от холма Кнок-на-Кайли.
И до того этот холм как-то всем приелся, что они шли бы и шли, пожалуй, не останавливаясь, до самой Долины Лососей, если бы вдруг, когда они меньше всего этого ожидали, они не наткнулись прямо на О'Кэролана: тот сидел при дороге как ни в чём не бывало, и, отставив в сторонку арфу, чинил свой дырявый башмак. Неизвестно почему, но как-то они сразу поняли, что это О'Кэролан. Однако как ни изворачивался Файтви, пытаясь вызвать его на разговор, старикашка оставался непробиваем, как скала, если не что похуже. Он ковырял корявым пальцем свой башмак, изредка отпуская замечания вроде:
– Небо ясное, – это не иначе как к дождю.
Наконец уже и у Файтви кончилось терпение, и у Нэнквисса кончилось терпение, ну, а про Рори и говорить нечего, – он давно еле сдерживался, – и, словом, все собрались уходить. Тогда-то О'Кэролан пошире приоткрыл один глаз, пристально поглядел на каждого из них, поскрёб подбородок и, наконец, подозвал к себе Файтви, поманив его скрюченным пальцем.
– Мозгов бы вам немножко в голову, – с сожалением начал О'Кэролан, – глядишь, и разошлись бы по домам.
– Ни за что, – сказал Файтви.
– Ладно, – заскрипел О'Кэролан, – слушай: вы тут неровён час встретитесь кое с кем. Так ты спроси у них про три вещи…
– У кого? – не понял Файтви.
– Увидишь, – усмехнулся О'Кэролан. – Кто много по ночам шляется, тот их увидит. Значит, три вещи: отчего люди говорят на разных языках? Какая дорога длиннее, – туда или обратно? И сколько шагов до горизонта? Да выспроси у них про это хорошенько, не забудь.
И О'Кэролан тихо захихикал.
– У вас в Ирландии все так шутят? – обеспокоенно спросил Файтви, оглядываясь через плечо, когда они уже порядком отошли от того дерева, под которым сидел О'Кэролан.
– У нас в Коннемаре, может, и нет, – сказал Рори, – а вот ближе к Донеголу – там ещё и не так шутят.
Файтви-ап-Родри и воинство сидов
Проснувшись на другой день, Нэнквисс нарисовал на своей левой щеке знак луны, на своей правой пятке – знак молнии, пересчитал стрелы в колчане и приветливо улыбнулся Рори, который сворачивал их стоянку.
слышалось с ручья вперемежку с плеском воды.
Там умывался Файтви, скрашивая себе это занятие какими-то валлийскими куплетами.
– Я не я буду, если эта песенка поётся так, как он её поёт, – мрачно сказал Рори Нэнквиссу. – Я слышал её по меньшей мере сто раз.
долетало с ручья.
– В этой песне, – сказал Рори, ковыряя в зубах, – и в помине нет никакой Гвен. Это уж Файтви приплёл туда какую-то Гвен и ещё себя самого впридачу.
– Ну и что? – сказал Нэнквисс.
– Да ничего. Я просто говорю, – сказал ирландец с неопределённым жестом, – что мы ещё услышим об этой Гвен.
Но никто ничего особенного и не услышал.
Только поздно вечером, устроившись под деревом и накрывшись с головой, валлиец спросил у Нэнквисса из-под пледа:
– Послушай, что бы ты сделал, если бы тебе отказала женщина?
– Нетрудно сказать. Я распустил бы волосы, расцарапал бы себе лицо и спел бы песнь Южного Ветра, вождя Народа Лососей, – не задумываясь отвечал Нэнквисс. – А что?
– Нетрудно это тебе, – поморщившись, сказал Файтви, и больше не услышали от него ни слова, пока не минула треть ночи.
– Я имею в виду, – если бы она ушла с другим? – спросил он тогда.