– Ты не представляешь, сколько с ним хлопот. Да, стихи он пишет неплохие, этого не отнять. Но зато характер у него ох и трудный! За пятьдесят уже, а все никак не угомонится. Со всеми перессорился, с родными судится, на бывших друзей эпиграммы пишет… А эти его постоянные столкновения с вышестоящими! То его выгнали из театра, для которого он пьесы сочинял, то он впал в немилость у главнокомандующего… Раньше за него государыня императрица заступалась, а теперь и она на него осерчала. Почти всю свою жизнь мой подопечный на кого-нибудь обижен и сам постоянно кого-то обижает. Признаться, – он зачем-то оглянулся, покосился на спящего подопечного и понизил голос до шепота, – я даже его немного боюсь.
– Ты? Боишься? – я был удивлен. Никогда не слышал, чтобы ангелы опасались тех, кого охраняют.
– Да. В гневе он страшен и просто не владеет собой. Это чудо, что он еще никого не убил. Мне кажется… – Мой собеседник сделал паузу, снова оглянулся по сторонам и доверительно шепнул мне на ухо: – Он и на Всевышнего гневается.
– Да ну, ты преувеличиваешь, – неуверенно возразил я.
– Ничуть. Раз всё и все в этом мире вызывают у него ярость, стало быть, он гневается и на того, кто этот мир создал.
Оспорить его слова было сложно. Однако я попробовал.
– Но ведь он талантливый сочинитель, и ему многое можно за это простить, – заступился я за спящего.
– Ну, не знаю, – пожал плечами коллега. – Я бы, пожалуй, лучше охранял бы какого-нибудь монаха в монастыре или даже простого послушника. Они там все Создателя славят. – Его глаза потеплели, точно он вспомнил нечто очень приятное, и я сразу догадался, что именно.
– Так чего же ты боишься? – спросил я.
– А вдруг мне Наверху попадет за то, что мой подопечный был неверующим? – так же очень тихо и осторожно поделился коллега.
Но меня, признаться, эта тема совершенно не занимала, меня волновало совсем иное.
– Можно спросить тебя кое о чем? – поинтересовался я, с трудом сдерживая волнение.
– Пожалуйста.
– Скажи… – удивительно, но мне трудно было подобрать слова. Такое происходило со мной впервые. – Ты ведь каждый день присутствуешь при том, как он творит… Сочиняет, создает свои стихи…
– Ну да, – равнодушно кивнул коллега. – И что?
– Что ты чувствуешь при этом? Помогаешь ли ему как-то? Не было ли у тебя когда-нибудь желания самому придумать несколько строк и внушить поэту, что это его собственные мысли? – Вопросы сыпались из меня, как созревшие горошины из лопнувшего стручка.
Взгляд коллеги выражал полное недоумение и растерянность. Он явно не понимал, чего я от него хочу.
– Да ничего особенного я не чувствую… – проговорил он после некоторой паузы. – Ну пишет – и пишет. Я-то тут при чем?
– Но ведь твой подопечный создает гениальные произведения!
– И что с того? Признаться тебе честно, я мало что понимаю в этом, как его, стихосложении… Да и неинтересно это мне…
Поэт зашевелился, веки его затрепетали. Он просыпался.
– Ну вот, – улыбнулся его ангел-хранитель, – и раб Божий Александр Петрович Сумароков к нам вернулся. Пора, значит, и мне приступать к службе. А ты можешь быть свободен.
Не сомневаюсь, в тот момент мой товарищ был уверен, что, отпустив меня, делает для меня нечто хорошее. Мол, работа моя закончена, я могу вернуться на Небо. Но для меня была тяжелая минута, ведь больше всего на свете я хотел тогда остаться на Земле и занять его место!
Я больше никогда не встречал ни этого ангела, разбиравшегося в сортах ангельских доль гораздо лучше, чем в секретах стихосложения, ни поэта Сумарокова. Я даже не знаю, как он воспринял мой ночной подарок ему – четыре строфы и перо, выдернутое из левого крыла. Писал ли он им потом? Но, как бы то ни было, я до сих пор с волнением и благодарностью вспоминаю ту ночь, подарившую мне первое блаженство созидания.
Глава 6
Алексей. Картина третья
Год 1992-й, лето