Ловушка для волшебников

Прошло еще двадцать минут, и папа не выдержал:

— Должен сказать, что Хатауэй безобразно управляет общественным транспортом. Как улицу перекопать — так пожалуйста, в мгновение ока, а как что полезное — так он никаких усилий не прилагает.

— Сам подумай, управлять чем-нибудь из прошлого ужасно трудно, а Хатауэй ведь живет за четыреста лет до нас, — возразил Говард.

— А учиться водить? — спросил Громила.

— Никогда и ни за что! — заявил папа. — Я рожден на свет для роли пассажира. Катастрофа принялась напевать:

— Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей!

Хатауэй-Хатауэй, пришли автобус поскорей!

Через некоторое время ее метод, как ни странно, сработал: из-за поворота показались сразу два автобуса. Во втором было посвободнее, и все разместились на задней площадке, а Рыжик, к величайшему удовлетворению Говарда, на автобус не успел: он бегом припустил через улицу, когда автобус уже тронулся с места.

Оторвались! Ушли от хвоста! Говард обрадовался, и настроение у него сразу поднялось. Не спеша катить в автобусе без Рыжика было куда приятнее, чем если бы Рыжик тоже поехал и сверлил их злобным взглядом. Да и предвкушение скорой встречи с Эрскином тоже грело душу.

Автобус привез их на другой конец города — на школьной карте этот район был отмечен надписью «Промзона». Они высадились в начале ряда одинаковых красненьких домиков, построенных стена к стене. Дальше город кончался и начинались огромные постройки унылого защитного цвета. Они смахивали на фабрики, хотя, кажется, не работали. А за ними тянулись поля, заросшие сорной травой и усеянные грудами битого кирпича.

— Кто окучивает промышленность? — спросил Говард, подумав, что, кто бы это ни был, он страшный халтурщик.

— Шик, — по некотором размышлении ответил Громила. — Ей это неинтересно.

— Оно и заметно, — нетерпеливо сказал папа, — а теперь нам куда?

Громила наклонился к канализационному люку, блестевшему у них под ногами. Он умудрился подцепить крышку своими толстыми пальцами и поднял ее. Открылась квадратная темная дыра с металлической лестницей, уходящей вниз.

— Нам туда, — сказал он. — Почти пришли. — Почти доползли, — съязвил папа. — Ладно, ведите.

Громила спустился в люк и стал карабкаться по лесенке легко и проворно, как шимпанзе по ветке. Папа медленно и неуклюже полез за ним.

— Сдается мне, — заметил папа, по самые плечи скрывшись в люке и обратив лицо к Говарду, — что наш объемистый друг наконец-то нашел свой подлинный дом.

Лицо скрылось. Катастрофа забралась в люк вслед за папой. До Говарда донесся ее голос:

— А у меня голова прошла! И вообще мне тут нравится!

Говард последовал за Катастрофой. Металлические перекладины лестницы крепились к склизкой кирпичной стене, и чем глубже, тем темнее становилось под землей. Внизу что-то плескалось, и еще оттуда все сильнее пахло сточной канавой.

— Ух, какая тут вонища! — восторженно поделилась с Говардом Катастрофа, когда он спрыгнул с последней ступеньки и встал рядом с ней на кирпичную площадку, мутно-серую в полутьме.

Вода тут плескалась еще громче, а насчет вони Катастрофа была совершенно права.

Громила вынул из ниши в стене большой электрический фонарь, и в тот же миг наверху что-то тяжело клацнуло и стало непроглядно темно.

— Похоже, люк захлопнулся, — нервно заметил папа из темноты.

— Так и надо, — подтвердил Громила и включил фонарь.

Они стояли в кирпичном сводчатом тоннеле, на берегу черного потока, который с бульканьем и плеском бежал вдаль. На поверхности сточной реки то и дело вскипали пузыри желтой пены. Говард поспешно решил не слишком всматриваться в черные волны. Волны катили какие-то клочки, куски, ошметки, и Говарду совсем не хотелось знать, что именно там плавает.

К счастью, рассматривать подземную реку было некогда. Громила быстро зашагал вправо по тоннелю, и остальные поспешили за ним: без фонаря в кромешной тьме было не видно ни зги. Своды тоннеля нависали так низко, что Громила втянул голову в плечи и согнулся едва ли не пополам, став похожим на гигантского черного краба. На склизких блестящих стенах плясали свет и тени. Шум воды мешался со шлепаньем ног. Вонь усиливалась, — наверно, потому, что путники баламутили грязь. Говард помрачнел, ощутив, как в дырявую подошву левого сапога просачивается холодная и наверняка вонючая жижа. Да, сапоги придется выбросить, их уже не отмоешь! Своды тоннеля стали еще ниже, и вскоре Говарду и папе тоже пришлось согнуться в три погибели. Говарду все больше делалось не по себе. Ему нестерпимо хотелось разогнуться, и чем отчетливее он понимал, что это невозможно, тем острее было это желание.

— Тебе тут все еще нравится? — спросил он у Катастрофы, которая шлепала на шаг впереди.

— Ну… вроде да, — неуверенно ответила она. Папе, похоже, было так же муторно, как и Говарду, потому что он пустился болтать и теперь тарахтел без умолку бодрым и задушевным тоном. До Говарда его болтовня долетала лишь обрывками, мешаясь с хлюпаньем, шлепаньем, плеском и вонью.