Ложь

Мерседес поднесла свою нежную австрийскую руку к нежной подтянутой щеке и чуточку отступила от Люси Грин. Хотя собравшиеся, затаив дыхание, ждали извинений, которые наверняка — непременно! — должны последовать, сама Мерседес была не настолько наивна. Она знала, что извинений не будет.

Никто — даже Мерседес — не мог предугадать, что Люси Грин так резко отреагирует на появление своей заклятой соперницы, однако причина ее реакции вполне понятна.

С точно таким же успехом перед хозяйкой дома могло явиться отвратительное привидение. Люси твердо заверили, что Мерседес Манхайм здесь не будет, ни в коем случае, как если бы она уже была в могиле. Не прозвучало не только извинений, но вообще ни слова. Мерседес опустила руку и сделала несколько шагов влево, чтобы поздороваться с Дэниелом Грином. Мне оставалось только последовать за ней.

Находясь в конце «цепочки», я слышала, как президент воскликнул с присущей ему обаятельной дружелюбностью:

— Боже мой! Мерседес Манхайм — отрада измученных глаз!

А Мерседес ответила:

— Да, мистер президент. И измученных неудачниц.

Надо отдать должное Нелли Уорнер: услышав эту реплику, она невольно прыснула, даже поздороваться со мной толком не смогла.

148. Я уже говорила, что шла к Гринам с некоторой тревогой, опасаясь других гостей. Но теперь обнаружила, что к тревоге добавляется еще один аспект, помимо страха раскрыть свои карты. Во-первых, я попала сюда обманным путем, а во-вторых, с целью кое-что разузнать. Значит, придется использовать навыки, к которым я не обращалась, пожалуй, с времен Бандунга, и нужны они в особенности затем, чтобы сыграть в игру, известную в тогдашней нашей тюрьме под названием «здесь ничего не происходит». Мы играли в нее, когда сидели на койке, пряча под тюфяком радиоприемник, а в барак входил японец-охранник.

Сказать по правде, однажды приобретенный навык становится до такой степени неотъемлемой частью натуры, что человек, по сути, не отдает себе в нем отчета. На жизненном пути я прибегала к разным своим умениям, не задумываясь, откуда они берутся. Это знакомо всем и каждому. Тут вроде как с терпеливостью к боли. Она всегда при тебе, но проявляется, только когда возникает боль. Я к тому, что болевой порог и порог паники у меня одинаково высоки. Много выше, чем я полагала до того, как очутилась в бандунгском лагере. Впервые обнаружив, с какой ловкостью мне удается игра «здесь ничего не происходит», я сама удивилась. И сейчас, у Гринов, этот навык снова заявил о себе.

Не знаю толком, по душе ли мне сей факт. Но совершенно уверена: мне очень и очень не по душе, что мое умение играть в означенную игру не выдерживает никакого сравнения с умениями других людей.

У Гринов, в присутствии президента, я была вынуждена констатировать, что верхние эшелоны нашего общества сплошь состоят из людей, чьи улыбки, взгляды и сухие ладони ярко свидетельствуют о непревзойденном мастерстве в «здесь ничего не происходит». Я притворялась и лгала в тюрьме; они притворялись и лгали в Люсином внутреннем дворике. Вообще-то удивляться тут нечему. Но я удивилась. Наверно, потому, что в конечном счете мне всегда хотелось верить в доброту людей. Пусть даже не в доброту их поступков, но хотя бы в доброту намерений.

Однако напластования лжи и притворства, во всей наглости и блеске явившиеся в этот день перед моими глазами, стали для меня невероятным откровением. Несомненно, оттого, что увидела я не просто умение отдельных индивидов лгать, но умение индивидов лгать коллективно. Вот это коллективное умение лгать меня и сразило. Наповал.

Я имею в виду необычайно высокую вероятность того, что практически каждый из собравшихся у Гринов отлично знал: Колдер Маддокс мертв. И половина из них — а может, и больше — знала, почему он мертв.

Лишь одна-единственная особа продемонстрировала неумение играть — Люси Грин. Не оттого, что присутствие Мерси вызвало у нее столь резкий протест, а оттого, что она не смогла скрыть этот протест. Люси Грин выбилась из колеи и, ударив Мерседес, признала: кое-что здесь очень даже происходит.

В результате Люси Грин напрочь закрыла Дэниелу Грину перспективу получить долгожданный министерский пост. Хотя бы за это мы все должны сказать ей спасибо.

149. Кто-то засмеялся. Не важно кто. Но тем самым он восстановил коллективную ложь. Минуты за четыре — максимум! — пощечину предали отрицанию. А через полчаса она вообще канула в небытие.

Мы с Мерседес прошли дальше, рука об руку. Взяли по бокалу с подноса первого попавшегося официанта и не спеша проследовали во дворик.

Ни Найджела Форестеда, ни Мэрианн, ни кого-либо еще из «Аврора-сэндс» я пока у Гринов не заметила. Зато увидела доктора Чилкотта. А с ним — миссис Маддокс.

Повернувшись к ним спиной, я сказала Мерседес:

— Ты знаешь Таддеуса Чилкотта?

— Да, конечно.

— Видишь его вон там, за мной, на фоне рододендронов?

— Да.

— А женщину, которая с ним, знаешь?

— Нет.

Я надеялась, что ответ будет именно таков.

— Можешь сделать для меня кое-что?