Ложь

– Вот это и есть именно то, что вам тогда нужно будет: вам будет нужна сила, и точно, мировая сила. Вот она – масонство. Еврейская, возможно, но, коль скоро вам нельзя быть с фашистами, лучше, чтобы евреи были бы с вами и за вас, чем против вас. Лучше иметь их помощниками, чем врагами.

– Н-не знаю. И какие люди в масонах…

– Какие люди? Слушайте, вы знали покойного генерала Опанасенко?

– Да, знал.

– Отличный человек. Благородный, честный, доброжелательный, великодушный, умный, высоко образованный, как был принят во французских кругах, как умно и тонко вел противобольшевистскую работу в экономическом мире… Давно – масон… Генерал Соловков, – что можете сказать против него?.. Умнейший человек, какая выдержка, – масон!.. Я открываю вам тайны людей. Ведь, это же величайший секрет…

– Зачем вы это делаете? А если я проболтаюсь…

– Не проболтаетесь… Я говорю вам: элита русского общества в масонских ложах…

– Я не могу похвалиться своим православием, но все-таки я православный и высоко почитаю свою церковь матерь…

– Причем тут церковь?.. Три года тому назад, здесь, в Париже, скончался князь Л., венерабль[79], мастер ложи, масон высоких градусов… Как хоронила его православная церковь!.. Нет, нет. Тут не бойтесь: никто вас не будет стеснять в ваших верованиях и обрядах…

– Зачем вы мне все это говорите?..

– Потому, что я предлагаю вам войти в ложу.

– Что?!. – в глубоком волнении воскликнул Акантов: ему показалось, что он ослышался, – Я… в масоны?.. Да, нет!.. Что вы?.. Помилуйте!..

– Я предлагаю вам войти в элиту русского общества и через нее прикоснуться к такой же элите общества иностранного, войти в круги, которые будут в свое время править в России. Мы скоро, очень скоро, проведем вас в мастеры, в венерабли, вы достигнете вершин, вы познаете тайны, и войдете в круги, значение которых мировое… Вот путь, и единственный, путь спасения России. Иного пути нет… Россия стоит не только мессы, но и масонства…

– Нет, нет… Это невозможно, то, что вы говорите… Там, простите, вы сами масон, но там эти обряды… Я читал: балаган какой-то… Я старый человек… Мне трудно это…

– Чепуха… Где вы это читали, кто говорил вам это?.. Вздор. Теперь все упрощено, модернизировано. Это не так, как у Толстого в романе «Война и мир» описано, вовсе не так.

– Я романов не читаю…

– И отлично делаете… Вас наставят братья-наставники, вы увидите подлинный свет, тайна бытия откроется перед вами…

Галганов поднялся с кресла:

– Зажгите, пожалуйста, свет… О!.. Мне пора! Завтра будьте после банка дома. Я приеду к вам с наставниками Пижуриным и Маневичем, они вас будут наставлять…

– Но, позвольте, Владимир Петрович… Я же не собираюсь вовсе становиться масоном.

– Не собираетесь, и отлично. Другим человеком сделаетесь… Для России… Неужели для России и этого не можете… Где же ваша жертвенная любовь к России? Я говорю вам, – с силой сказал Галганов, – для России!..

– Да, для России… Конечно, если правда, что там спасение России…

– А то как же?.. Если я вам это говорю, так оно и есть, для России… Итак до завтра… Пока…

Галганов протянул левую руку Акантову и быстро вышел из комнаты, постукивая своею тростью.

XIX

Пижурин сидел у Акантова в Лизином кресле. Перед ним стояла привезенная им бутылка очень дорогого вина и стакан. У ног стояла корзина с другими бутылками такого же вина. Акантов сидел подле Пижурина на стуле и смотрел, с ужасом и жалостью, на искривленное болезнями тело Пижурина. Он слышал, что про Пижурина повторяли известный анекдот, что, когда одна маленькая девочка увидела Пижурина, она в ужасе сказала матери: «Мама, что это: человек, или нарочно?»…

Гостя привел, почти принес, по лестнице здоровый, рослый шофер-француз.

Пижурин и точно на человека не походил. Какое-то человекообразное чудовище из Уэлльсовского романа. Человек будущего, сорокового века, мозгляк, с огромным черепом, искривленный подагрою и ревматизмом, потерявший зрение, силу ног и рук, полупаралитик, сохранивший во всей остроте большой циничный ум и все влечения тела.

Хриплым голосом, Пижурин говорил:

– Простите, что со своим вином. Не полагается, знаю, но не могу иначе. Что мне осталось? Почти не вижу. Читаю с трудом. Мне читают вслух, это – не то. Остались: вино и женщины. Покупать любовь приходится. Знаю, что противен… отвратен. Да, к счастью, не вижу выражения лица женщины, лишь ощущаю ее… Так уже теперь без вина-то и объясниться не могу…

Пижурин налил стакан, медленно выпил его и продолжал: