Ложь

– Ить, вот, какая у меня до вас просьбица, – начал он, и лицо его точно лаком покрылось. – Дочь у меня растет… Значит, по завету родительскому, надоть ей приданое готовить, жениха искать. Приданое – вот оно у меня, – и Чукарин, не торопясь, достал из бокового кармана большой пакет, завернугый в газетную бумагу и аккуратно перевязанный бечевкой.

– Советовали мне, чтобы какие-то там бумаги купить… Займы, там, разные… Ну, только веры у меня к ним нет… Жидовские все это махинации. Старый я воробей, на мякине меня не проведешь… А тут, вот, у меня приданое Варюшке, в американских долларах: пятьсот долларов тут… Вот, и просьба моя в том, чтобы вы взяли их к себе на сохранение. У вас сохраннее будет, чем у меня…

Пока Акантов считал и прятал деньги в несгораемую шкатулку, где хранил суммы своей организации, Чукарин говорил медленно и спокойно:

– У вас дочь, ваше превосходительство, и у меня дочь растет. Большая забота… Нужно женихов искать, чтобы те сватов засылали. А где женихи, где сваты, где весь старый, святой, дедами установленный, обычай? На хуторе – кажного насквозь знаешь. И соседних хуторцов знаешь – у кого какая положения. Знаешь, кто к тебе за невестой придет, кто сватов зашлет, товар твой смотреть… А тут?.. Одна антимония, а не люди…

Чукарин помолчал, ожидая, не скажет ли что-нибудь Акантов, но тот молчал…

– Есть тут один казачишка… Ну, и шустрый такой малец… Три года тому назад наш Донской корпус в Сербии окончил. Там чего-то не поладил, сюда приехал. Дюжа он мне понравился. И нашего, при том же, и Округа… Отец войскового старшину в германскую выслужил, теперь на минах в Болгарии работает. Соседской станицы и хутор их: и шестидесяти верст нет от нашего хутора. Тот, знаю, сватов беспременно заслал бы… Не погнушался бы нами. Все, хотя и не офицерами мы были, а богато на Дону жили… Ну, да это, богатство-то наше, – Чукарин тяжело вздохнул, – чего там вспоминать… Было и прошло и быльем поросло… Миша Безхлебнов, того казачишку зовут… А надысь собирались мы в войсковой праздник: посмотрел я его. Веселый такой казачишка… Песни играет… Танцор… И с лица гладкий. Сразу он, вот, как в мое сердце вошел…

Чукарин замолчал, положил голову на руки, примолк, пригорюнился.

– Варя видала его? – спросил Акантов.

– Нет… Куда-ж?.. Не вышло… Не то оказалось… Пошел я, чтобы ближе его наблюсти… В ресторане он служит, в русском. Глянул на него… Во фраке… Ваше превосходительство, ить как это мне горько стало: казак и – во фраке!.. Ить это… В станице… Срамота… Тарелки носит… Хрянцузы сидят… Жиды… Он им рыбу подает… Чистит ее им, услужает… Салфетка белая, накрахмаленная, подмышкой у его… Так мне это больно стало… Как ножом бы по сердцу… Казак! Донской казак!.. Хрянцузу!.. Жиду!.. С салфеткой… Нет. Пущай и сватов Николай Михайлович Безхлебнов ко мне не засылает… Какая же это кальера?.. Жидам услужает!..

– Я видел Безхлебнова, – сказал Акантов. – Прелестный юноша. Вполне пара вашей Варе. Очень хорош…

Чукарин поднял голову, прищурился, остро пронзительно посмотрел на Акантова:

– Хорош-то, хорош… Да только не такого жениха моей Варе надобно…

– Свет не клином сошелся, Авдей Гаврилович.

– Кабы дома то было – и точно – не клином… А тут… Нет, ваше превосходительство, нет тут людей… Поглядел я. Этот хорош; вот как хорош, и отец у его генерал, и сам место хорошее имеет, в банке японском служит; чистое место… Ну, только… Французинку богатую ищет, с «шатом», аль американку, чтобы сразу имение, своя чтобы машина, по курортам разъезжать, в Монте Карлу играть… Купчиху аль старую листократку ему надо. По дансингам ходит, срамные танцы танцует, – такой пусть и сватов не засылает… А бывает у меня… На Варьку глаза пялит, приценивается… Слышал, что и Варюшка не бесприданница… Конечно, без «шатов» каких, а квартирку в две комнаты купить всегда бы смог…

И опять замолчал Чукарин… И долго молчал, и заговорил тихим, печальным голосом:

– А пуще всего, ваше превосходительство, страшит меня: ну, как хрянцуз какой, явится?.. Аль – жид?.. Лакомы они очень на наших-то девок… Тады, – Чукарин махнул отчаянно рукой, – кажись, и кровинушки своей не пожалею… Прокляну…

Он встал:

– Прощенья прошу, ваше превосходительство, что задержал вас глупыми своими разговорами. Уж очень тяжело у меня все это на сердце залегло…

Прощаясь, Чукарин прищурил свои синие глаза, искательно-ласково заглянул в глаза Акантову и сказал:

– Ваше превосходительство, сегодня, как уговорено, в два часа у вас урок истории. Очень я надеялся, что Лизавета Егоровна будут… Ну, все одно… Я нароком ухожу, пусть Варюшка с вами побудет одна, стесняться не будет… А то она все меня боится… Очень я буду уже просить вас… Погутарьте вы с нею по-отцовски… Меня-то она не слухает. Могет быть, что и не понимает, как следует; вас поймет и послушает… Погутарьте с нею обо моем… о вере отцовской… о казаках… о славе нашей великой, Донской… Оберните сердце ее девическое: ведь, воск оно, оберните в сторону Тихого Дона… Вот, какая у меня к вам ишшо просьбица, ваше превосходительство…