Ложь

Зал был заставлен рядами стульев и, когда гости стали садиться, Лиза окончательно рассмотрела все то, что было кругом.

Крыльями старинной славы повяло на Лизу. Душа, воспитанная в материализме Запада, почуяла непонятное дуновение иных сил, сил великого прошлого, и смутилась. Зал был, как музей. Сколько в нем было реликвий, старины, золота, серебра, чепраков, густо расшитых золотом, старых ружей, пик, значков, знамен, воспоминаний побед и славы…

Отец показал Лизе Великого Князя[61]… Лиза не имела понятия, что такое «великий князь». Она никогда не видела таких особ, и читала о них только в истории. С любопытством, сама удивляясь охватившему ее волнению, смотрела она на красивого, статного, безукоризненно одетого в смокинг человека, к которому почтительно подошел ее отец.

Думала Лиза: «А как подошла бы я сама к Великому Князю?». И сознавалась, что подошла бы, волнуясь, с сильно бьющимся сердцем, что отвесила бы низкий поклон, и не сразу нашлась бы, что сказать… Она – доктор философии…

Впереди, между флагов, знамен, значков и ружейных пирамид, у задрапированного сукном окна, была невысокая эстрада. На ней стояло пианино и старый пианист, – вернувшейся к Лизе, Акантов шепнул дочери, что пианист этот почтенный генерал, – сел за пианино.

И сейчас же в зале дружно стали аплодировать.

Из боковой двери на эстраду вышла декольтированная высокая женщина, с темными густыми волосами. Она была полная, немолодая, в том возрасте, когда писаться в старухи еще рано, а молодость уже прошумела, ушла в далекое прошлое, – певица Плевицкая.

Она переглянулась с аккомпаниатором, приветливо и широко улыбнулась публике, и стала, опустив руки. Зазвенели струны рояля. Точно упали по листьям капли летнего дождя. Что-то простое, несложное, пропели под клавишами струны.

Сильный, немного усталый голос, все еще свежий, далеко несущийся, понесся по залу. Зал встрепенулся и застыл в молитвенной тишине:

По старой Калужской дороге,
На сорок девятой версте,
Стоит при долине широкой
Разбитая громом сосна…

Акантов сидел рядом с дочерью. Было тесно, и их плечи касались. Их головы были близко-близко, а так по-разному воспринимали они пение.

Акантов закрыл глаза и опустил голову. Он видел все то, о чем выразительно пела певица. Он видел бор и по нему разбитую колеями дорогу. Он видел длинные, темные лужи, с глубокими промоинами колей, обрамленные травою и мелкою порослью берез и осин. Он видел высокие сосны и дубы, темень леса, и как выходила дорога из леса на широкую долину между полей. Он видел покосившийся, белый, в выцветших, запыленных темных полосах, деревянный столб с кубышкой наверху и с цифрой сорок восемь на ней. Он видел и корявый красно-сизый ствол разбитой громом сосны, пустыню долины, по которой шуршит по засохшим травам знойный осенний ветер. Он видел, как качаются на ветру колючие будяки[62], растущие по краю широкого шляха, как ветер завевает пыльные, скучные смерчи, как несет по воздуху длинную паутинку и гонит серое «перекати поле» по низкой стерне. Он слышал все запахи Русской земли, черноземной пыли, полыни и хлебного зерна и мяты. Он видел Россию…

Шла лесом, шла темным, бабенка,
Молитву творила она.
В руках эта баба ребенка,
Малютку грудного несла…

Совсем по-иному воспринимала песню Лиза. В ее понятие не входило то, что рассказывала певица… Лиза видела черные, прямые, гудроном залитые дороги-аллеи, обсаженные деревьями, частые указатели, то с номерами, то с треугольниками, то с решетками, желтые доски с черными названиями селений, уютные городки, местечки, деревни… Видела Лиза и бабенку… Бабенка была в городской шляпке, из-под полей которой выбились светлые завитки волос. Она катила на велосипеде, бодро педалируя толстыми, крепкими ногами. Перед нею, в корзиночке, прикрепленной к рулю, сидел ребенок в венке из пестрых цветов и улыбался матери ясными, синими глазами…

И лес видела Лиза – тщательно расчищенный, с убранными сучьями валежника, с оранжевой фольгой прямых сосновых стволов; через лес, широкой лентой, в два пути проложен – гордость Германии, сверкающий свежим настилом – автобан… По нему стремительно несутся автомобили, грузовики, мотоциклетки…

Лиза покосилась на отца. Тот низко склонил голову и чуть кивал в такт пения головой…

«Сейчас заплачет», – подумала Лиза.

Акантов не заплакал. Он слушал и думал: «Все кровь… всегда и везде на Руси кровь… Разбои, убийства, грабежи… войны… И теперь, как тогда, и везде теперь, как на старой Калужской дороге, на сорок пятой версте… Господи, когда помилуешь Ты ту страну, где, как мы верим, обитает Мать Твоего Сына? Не потому ли Она там и обитает, что больше всего Она там нужна, чтобы усмирить и утишить кровавые страсти лихого народа?..».

Рукоплескания прервали мысли Акантова. Кругом него кричали, топая ногами:

– Замело тебя снегом, Россия…