Ложь

– Не медведь дело-то, не убежит… Так не стану вас больше утруждать… Дуся небрежно скомкала кредитные билеты и спрятала их в сумочку.

– До свидания… Пока!..

– Пока!..

Лазарь Максимович проводил Дусю до лифта, но Дуся отказалась от машины:

– Не люблю я этих лифтов-то. Замирание сердца у меня от них делается. Я пешком, по ступенечкам…

Каблучки новых башмачков из змеиной кожи бойко застучали по деревянным, полированным ступеням широкой темноватой лестницы.

XIII

С приближением весны, на заводе, где работал Акантов, заговорили о новых увольнениях рабочих за отсутствием заказов. Пошли темные слушки, что увольнять будут тех, кто не состоит в Société générale travailliste, мощной коммунистической организации, возглавляемой monsieur Jouhaux. Заволновались русские рабочие. Все они, бывшие русские офицеры, два с лишним года сражавшееся с коммунистами в России, унесли с собой и заграницу непримиримость с большевиками, должны были идти туда, где, как рассказывали, в приемной были развешены красные флаги с серпом и молотом и висел большой портрет Сталина, а на столе были разложены на красном сукне коммунистические брошюры на различных языках, в том числе и на русском. Там сидели молодые люди семитического вида и расхваливали достижения Советского Союза.

Акантов пошел справиться в администрации завода: правда ли, что увольнять будут только тех, кто не состоит в рабочем союзе… Солидный инженер-француз развел руками и сказал:

– Mais, mon ami, увольнять нам приходится. Мы сами этому не рады. А что до союза, нам до него нет никакого дела. Конечно, иногда rien à faire[78], ладить с ним как-то приходится. Но, ведь, есть еще и христианский рабочий союз; почему вы, русские, не поступаете туда?..

В те дни в воздухе по всем мастерским висело это угрожающее «rien а faire». Запуганные, затравленные нищетою и непосильною работой, многосемейные, рабочие искали выхода.

Раздавались голоса:

– Что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ведь, мы, господа, стали форменными пролетариями; значит, и коммунизм как-то принять нам приходится, – так говорил пожилой человек, явно пораженный чахоткой, в прошлом доблестный офицер одного из славных полков.

– И, скажу вам, господа, не так это, в данном-то нашем положении, и плохо. Коммунисты – за нас, за рабочих… Мне говорили, что это именно правые требуют сокращения числа иностранных рабочих и более тяжкого процентного отношения в предприятиях, а коммунисты, они мне сами это говорили, ничего не имеют против нас, вранжелистов…

– А вы были у них?..

– То есть?.. В порядке разведки… Справлялся…

– Под портретами Ленина и Сталина подписку давали?

– Не заметил таких портретов… Кажется, там видел в дешевой черной раме портрет Маркса. Этакая дремучая, бородатая рожа старой обезьяны…

– А с правого бока Сталин подмигивал вам лукаво.

– Значит, и вы там были?

– Значит! И скажу вам, отчего нам не идти в христианский союз?

– Ну, полноте! Что вы говорите! Какую цену может иметь этот союз во французской рабочей среде, где все материалисты. Он никогда вас так не защитит, как C.G.T. Ведь, C.G.T. это второе правительство Франции, и даже более сильное. Оно за рабочих, а мы не офицеры, но рабочие…

– Разум говорит – да, а совесть и сердце – нет.

– Не будем, однако повторять ошибок прошлого. Пошли бы сразу в совет рабочих и солдатских депутатов, и …

– И… были бы теперь расстреляны, или покончили бы с собой самоубийством.

– Э!.. Нет!.. Если бы все пошли туда, может быть, общими дружными усилиями повернули бы руль направо и выровняли бы крен государственного корабля… А то пошли только отбросы…

– Да что вы говорите, чего не знаете… У большевиков осталось большинство нашего командного состава, и далеко не отбросы… Поливанов, Брусилов, Химец, Багратион, Зайончковский, Тухачевский и многие другие… Где они, что они могли сделать?.. Одни умерли от тоски и сознания своей ошибки и подлости, другие расстреляны, или погибли в тюрьмах… Иные сами покончили с собою…

– Да, сила солому ломит.

– Когда солома гнилая…

И опять послышалось это безнадежное, фаталистическое, «rien а faire», – ничего не поделаешь…

В обеденный перерыв и вечером, когда, по гудку, расходясь, толпились на заводском двору рабочие, и русские сходились вместе, слушал Акантов эти разговоры и думал о тяжкой доле русского офицера. Сам он не пошел писаться в коммунистический союз, и, фатально веря в свою судьбу, продолжал работать.

Весною, под самую Русскую Пасху, с завода уволили несколько сот человек. Уволили и тех, кто записался в C.G.T., и тех, кто остался свободным. Увольняли преимущественно старых и болезненных людей. Уволили и того русского, чахоточного, который заступался и верил в могущество союза, и союз за него не вступился…

– Rien à faire!..

Ему дали шомажное пособие, как безработному. Но с семьей на него не проживешь. Государственная демократическая машина пустила его и его семью по миру, умирать от недоедания…

Уволили и Акантова.

XIV