Ложь и правда русской истории

С другой же стороны, народническую фразеологию подхватили болтуны и начетчики. Что с беспощадной точностью и грустью изобразил Чехов. Обратите внимание, у него все, кто рассуждает о народе, персонажи малосимпатичные. Что Петя Трофимов из «Вишневого сада», что адвокат Кочевой или Полина Рассудина из романа «Три года», что герои многочисленных рассказов: «Пойдем вместе в деревню, дорогая, будем там работать! О, как это будет хорошо!» При этом, разумеется, ничего не делают. Но свое сытое безделье оправдывают тем, что это «знамение времени», а они «люди шестидесятых годов». Некоторые современники упрекали Чехова в издевательстве над народническими идеями. И он вынужден был объясняться в письмах: «Я имел в виду тех глубокомысленных идиотов… которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, тем не менее стараются казаться выше среднего уровня и играть роль, для чего нацепляют на свой лоб ярлыки… Это полинявшая, недеятельная бездарность, узурпирующая 60-е годы; в V классе гимназии она поймала 5—6 чужих мыслей, застыла на них и будет упрямо бормотать их до самой смерти… Вы бы послушали, как он во имя 60-х годов, которых не понимает, брюзжит на настоящее, которого не видит; он клевещет на студентов, на гимназисток, на женщин, на писателей и на все современное и видит в этом главную суть человека 60-х годов. Он скучен, как яма, и вреден для тех, кто ему верит, как суслик. Шестидесятые годы — это святое время, и позволять глупым сусликам узурпировать его — значит опошлять его».

А с третьей стороны, разочарование в реформах Александра II, обманутые надежды, разочарование в народе и хождении в народ обернулось страшным террором ишутинского «Ада» и желябовской «Народной воли». Причем их главной целью был (десять покушений!) не кто-нибудь, а Александр II — царь-освободитель, который и избавил тот самый народ от крепостного рабства.

Пришедшие к власти коммунисты запутали ситуацию окончательно. Заметьте, их партия никогда не называлась народной, а лишь выражала «думы и чаяния народа». Потому как изначально партия была — рабочего класса. Потом уже допустили трудовое крестьянство. Ну, и прослойку меж ними — интеллигенцию. А советские писатели-деревенщики, как бы в ответ на дискриминацию деревни, вольно или невольно склоняли общественную мысль к тому, что народ — это исключительно крестьяне.

К середине семидесятых годов родилось официально-теоретическое понятие: единая историческая общность — советский народ. На мой взгляд, вполне точеное во всех смыслах. Совок — это совок. И как бы ни старались иные на приемах в Давосе, Страсбурге или Москве изображать из себя европейских политиков или бомонд, они такие же, как мы в Урюпинске, Ташаузе и Сорочинцах. Во всем — и в плохом, и в хорошем.

В общем же народом, по коммунистической теории, могли называться только передовые трудящиеся массы. В зарубежных странах — только угнетаемая часть населения и прогрессивная интеллигенции. А у нас-то угнетенных нет! И приходилось мелким шрифтом, незаметненько так, в нечитаемых никем книгах признавать, что у нас народом является все население. Бедная коммунистическая наука!

Весь этот бред естественно породил ответную народную реакцию. Приведу два противоположных по смыслу афоризма, которые в совершенной иронической форме отразили всю историю обсуждаемого вопроса, душевных метаний интеллигенции и властно-чиновных глупостей:

1. Вышли мы все из народа — как нам вернуться в него?

2. Все мы вышли из народа. Но никто не хочет туда возвращаться!

Продолжая народные традиции, мой друг, блестящий критик и литературовед Женя Сергеев, году этак в восьмидесятом предложил свой афоризм: «Народа нет — есть население!»