Ложь от первого лица

Уже у самых машин четыре головы вскинулись одновременно, услышав крик с неба. Стая гусей клином пролетела над нами, и предчувствие пронзило меня от копчика до основания черепа. Дикие гуси медленно взмахивали тяжелыми крыльями, и их крики словно предвещали какое-то событие. Один за другим кричали они у нас над головами. Взмах за взмахом, резкие отдаленные крики, как далекое свидетельство. Крик боли, еще один, и ни разу вместе.

Я почувствовала, как вздрогнул Одед, он крепче сжал мои пальцы, и плоские серые небеса сомкнулись над нами.

— Смотрите, гуси, — сказала моя старшая сестра и указала пальцем.

Вместе нам больше нечем было заняться. Ну, не идти же в исторический музей и заповедник с индейским названием. Но мы всё же поехали в ближайший городок, так как Элишева и Барнет захотели угостить нас голландской едой. Еда была безвкусной, а беседа подогревалась искусственными добавками. Сестра то и дело трогала меня за руку, повторяя: «Ты же мне еще ничего не рассказала. Расскажи мне всё-всё про сыновей. Расскажи про свою работу. Расскажи про Алису. Я хочу знать всё». Односложность моих ответов ее не обескуражила, а их вымученности она не замечала. Напугавшие меня гуси унесли остатки моих сил, даже сидеть прямо на стуле удавалось мне с трудом.

Рассказ сестры завершен, остальным, похоже, нечего было сказать. Она была честна. Честнее, чем я когда-либо. Она всегда знала только один путь и не умела лгать. Рассказанный мне сюжет не был скроен для меня, зная ее, я была уверена, что и под другую публику он не был сшит, но сидя в ресторане над голландской размазнёй, я представляла себе Элишеву, повторяющую ту же самую исповедь перед восторженной женской аудиторией своей общины: частичную исповедь — думала я — отрывки, объединенные в сказку. Потайной шов скрывает все концы, и нет ни одной торчащей нитки, за которую можно потянуть. Я одна тут торчу, и у меня это всё еще тянется.

Закончив свой рассказ (а я не сомневалась, что ей очень хотелось мне его рассказать), сестра, похоже, осталась довольна и счастлива — все ее ожидания оправдались. Она ела с аппетитом, хвалила поданное ей блюдо и всем предлагала его отведать.

Мы попрощались с Барнетом. Отвезли Элишеву домой, пили чай и ждали возвращения племянницы, чтобы попрощаться.

Малышка, если и была огорчена краткостью нашего визита, то, благодаря хорошему воспитанию и хорошему характеру сумела разочарование скрыть.

С послушной радостью поцеловав тетю и дядю, девочка из белого домика убежала во двор к своей собаке Соде.

Никто не предложил встретиться еще раз, только Элишева пообещала больше не лениться и писать мне чаще.

— И пожалуйста, пожалуйста, сфотографируй и пришли мне хоть несколько своих колонок. Я рассказала Саре, что ее тетя писательница, мы все так тобой гордимся. «Алиса в Святом городе» — это так оригинально.

Это было последнее, что она сказала мне, провожая к машине. Потом мы обнялись, и женщина с плечами пловчихи в красном свитере с оленями махала нам от ворот, пока мы не скрылись за поворотом.

Глава 7

— Ну и как это было на самом деле? — спросил Одед, когда в боковом зеркале машины исчезла фигурка сестры.

— Нормально. Не о чем беспокоиться, с этим покончено. У него есть ее адрес, она послала ему его, и она больше ничего не боится. — Мой голос был усталым и слабым, словно я говорила о чем-то давно забытом.

— Что? Как это?

— Как я и сказала: с этим покончено. Она простила его.

— Элинор, только не засыпай, пожалуйста.

— Что тут непонятного? Она простила его, она написала ему письмо, в котором прощает его, по крайней мере, условно. Условие таково, что он сознается в том, что ей причинил.

— Ей это адвокат посоветовал?

— Почему адвокат?

— Если бы я занимался уголовными делами и был ее адвокатом, то именно это и посоветовал бы ей сделать: попытаться вытянуть из него признание.

— Не было никакого адвоката, да он и не потрудился ей ответить.

— Ясно, что он не ответил. Не знаю, какой срок давности по изнасилованию здесь в Америке, нужно проверить, но в любом случае, надо быть идиотом, чтобы написать такое признание вины.

— Она не хочет суда. Она хочет, чтобы он вместе с ней вознесся в рай, вот чего она хочет.

— Ты шутишь.

Я промолчала.

— Этого не может быть. В смысле, я не хотел сказать, что твоя сестра врет…

Я молчала.

— Существует такое понятие, как самообман, ты знаешь. Человек не лжет, боже упаси, он просто не сознает, неправильно в себе читает.

Но я-то слышала свою сестру, и мне было абсолютно ясно, что у нее нечего читать между строк. И если бы моя сестра Элишева стояла рядом с женщиной, пытавшейся изуродовать это чудовище, она сама остановила бы ее. Подскочила бы и схватила ее за руку.

Завтра — подумала я — может быть, завтра я сумею охватить весь ужас этого акта прощения, который сейчас лишь боль, замерзшая в моих мышцах. Завтра, когда немного оттаю, или уже в самолете, наверху. Здесь, на земле этой равнины, где не за что глазу зацепиться, я не смогу. Невозможно.