Ложь от советского информбюро

26 и 27 января заняли город Домбров, потом город Бендзин. Немцы отступают, стреляют из дальнобойных орудий. Въезжали в город. Я шел рядом с пушкой, недалеко от нее. На тротуаре стояла небольшого роста старушка. Когда мы поравнялись с ней, она протянула мне руку с пачкой сигарет. Я понял, что она мне дарит ее. Немного колебался, ведь я не курю. Но отказать ей — обидеть ее, мелькнуло у меня в голове. Взял сигареты, поблагодарил ее, сказав по-русски: «Спасибо», и продолжал идти дальше. Проезжали по одной из улиц города Домброва мимо магазинов с огромными окнами. Стекла в них были выбиты, около краев рам торчали лишь небольшие острые куски стекла. Въехали с нашими пушками в центр города, на площади остановились. Мне подали свежие газеты. Я стал громко читать для своих ребят. Потом смотрю, вокруг меня выросла толпа гражданских поляков женщин и мужчин. Стали меня расспрашивать. Они ведь ничего не знают. Немцы не ознакомляли их с обстановкой. На улицах города народу много женщин и мужчин поляков. Нас отвлекло, мы услышали крик женщины, зовущей о помощи: «Ратуйте, ратуйте!» — кричала она. Это происходило недалеко от нас. Мы были удивлены, увидев, как несколько парней били палками невысокого роста пожилую женщину. Они ее убили уже позади дома. Когда разошлась толпа, к нам подошла молодая интересная лет двадцати девушка. Видя наше недоумение, она стала объяснять, что женщина, которую ребята забили палками насмерть, выдала врача немцам и по ее доносу он был расстрелян. Так полякй расправляются с немецкими шпионами. В нашем присутствии они убили еще двух мужчин поляков. Разгромили все немецкие магазины; стекла выбили, товары из магазинов растащили. Мы только созерцали, смотрели, но мер никаких не принимали. Девушка, которая пояснила нам о причинах происходившего перед нашими глазами, вытащила из своей сумки бутылку с какой-то желтого цвета жидкостью и настойчиво стала предлагать ее мне. Я отказывался, не брал, так она стала объяснять, что это сок, мол, не отравитесь. Сказала, что ее сестра достала в немецком магазине. Мне пришлось взять эту бутылку с соком. Сама эта девушка работала вожатым на трамвае. Я поблагодарил ее за подарок. Потом она сказала: «До свиданья!» и заторопилась на свою работу.

28 января послал Асе письмо. «Здравствуй, Ася! Я нахожусь все время в движении. Едем все ближе и ближе к Германии. До границ осталось около двадцати километров. Некоторые наши части уже на германской территории. Население Польши встречает нас исключительно хорошо. Все здороваются с нами, улыбаются, зовут ночевать. Многие говорят по-русски. Лица у всех поляков радостные. Каждого нашего солдата обступают, расспрашивают. Заводы в городе все работают. Движемся по пятам за немцами. Местами они сопротивляются. Снаряды рвутся всюду. Погода здесь теплая, но снегу навалило много. Едем на колесах, саней здесь нет совсем. На этом закончу. До счастливого свидания! Будь счастлива».

В одном населенном местечке, где мы остановились, пришла к нам небольшого роста девушка, телефонистка Маша. Командиром взвода у нас в то время был старший лейтенант Шпаковский. Она пришла к нему. Ее отправляли в тыл из-за беременности. Он от нее стал прятаться. Много раз приходила Маша, ей, по его указанию каждый день говорили, что его нет, он ушел, а он был тут в доме. Она, бедняжка, заплачет и уйдет обратно в свою часть. Я не удержался и стал ему говорить, что это не хорошо, не этично. Шпаковский сказал мне: «Чуркин, ты подумай, я или она!» Какое, мол, сравнение. Он действительно был длинный, тонкий скуластый. Маша была небольшого роста, но симпатичная, не дурна собой, а в сравнении с ним ее можно считать красивой. Начиная с Польши и дальше, Шпаковский всю распутную жизнь не гнушался всякой «дрянью». К нему стали заходить женщины низкого поведения. За свои страсти к женскому полу он был «награжден» ими дважды стыдливой болезнью. Лечился от нее в Польше и в Германии.