Ложь путеводных звёзд (СИ)

— Это не слепое повторение древних чар. Это открытие, сделанное мною на их основе. Понимаете? Мы можем достичь вершин науки, которые и не снились никому до нас. Изучение псионики открывает нам путь к бесконечным знаниям… И к благам, которые они несут. Уже сейчас я знаю, как вычислить места, свободные от Порчи. Думаю, со временем мы откроем способ вычищать их. Скажите, мэтр Бартон. Разве это не стоит того, чтобы поступиться принципами?

И по лицу старика Килиан понял, что эту битву он выиграл.

После того, как глава Университета свободных наук покинул герцогский дворец, придворный псионик еще какое-то время полусидел-полулежал, приходя в себя. Хотелось спать, но спать было нельзя. Еще слишком много надо было сделать.

Следующей по плану была встреча с господином Фирсом, но её не потребовалось. Как оказалось, Амброус отстранил Фирса и поставил на его место Йоргиса. Килиан героически воздержался от комментария.

Переговорив с казначеем (тот явно не понимал, зачем увеличивать финансирование Университета, но уже сообразил, что придворный псионик — птица важная и имеющая право отдавать распоряжения), ученый направился в казармы городской стражи. Необходимо было озаботиться вопросами безопасности: период нестабильности после смены власти — лучший момент для действий в глазах как обычных преступников, так и разного рода бунтовщиков и мятежников.

Отдав приказы по обращению с арестованными, распределив сторожевые посты и проведя профилактические беседы с командованием (нелояльности не проявил никто, хотя одного из офицеров, скользкого типа по имени Брислер, Килиан взял на заметку), ученый направился дальше. Открыто введя рабовладение, братья по ордену серьезно добавили ему мороки. Конечно, причина была более чем веская: только так можно было не привлекать излишнего внимания к изобретенной им технологии промывания мозгов. Во время обсуждения Йоргис так и сказал ему.

Килиан вину признал. Да и сам он, чего уж греха таить, не раз ловил себя на мысли, что некоторые люди ни на что другое и не годятся.

Но это не отменяло очень несвоевременных проблем, вызванных таким решением. Церковь, и без того разгневанная тем, что Амброус посмел объявить Ильмадику богиней, после такого окончательно превратилась в их врага. Врага, с которым нельзя сражаться силой оружия, потому что он поднимет под свои знамена толпу. А учитывая, что Амброус собрался нападать на Иллирию, это будет означать войну на два фронта.

Поэтому теперь Килиан направлялся к городскому кафедральному собору, настоятелем которого значился архиепископ Идаволльский. Амброус тем временем должен был взять на себя Великого Инквизитора. После этого фанатиков, которые не подчинятся, можно будет объявлять еретиками, идущими против основной Церкви.

Войдя в собор, ученый направился к исповедальне. Он игнорировал впечатляющие красоты архитектурного шедевра; прекрасные фрески и негромкая органная музыка, — все это казалось слишком чуждым и неуместным ситуации, чтобы он мог этим действительно насладиться. Неуютно себя чувствовал в храме молодой маг. Поразмыслив, он с неудовольствием подумал, что социальные шаблоны влияют на него сильнее, чем он бы того хотел.

Килиан ненавидел Церковь и христианство, но это не спасало от навязчивых мыслей: то, что он собирался сделать, — святотатство.

Чародей прошел в исповедальню. За непрозрачной перегородкой скрывался один из местных священников. Он не сознавал опасности. Непреложное правило исповеди: исповедник и исповедующийся не видят друг друга. Вроде как, незнакомому человеку легче выворачивать душу.

Смешно.

— Благословите, падре, ибо я согрешил.

— В чем грех твой, сын мой?

Хороший вопрос. Килиан не применял понятие греха к себе; во многом он, будучи сторонником идеи морального релятивизма, и вовсе отрицал это понятие. В общем-то, он не собирался затягивать разговор со священником, — но почему-то у него пока не получалось трансформироваться. То ли дело было в атмосфере этого места, то ли в психическом истощении после демонстрации перед Бартоном, но он никак не мог поймать нужный настрой. Приходилось тянуть время.

— Я убивал людей, падре. Убивал на войне. Пусть люди Халифата и отличаются от нас, они все еще люди. И я повинен в смерти сотен из них.

Строго говоря, тысяч. Но вот это говорить уже было бы рискованно.

— Это богоугодная война, сын мой, — ответил священник, — Они не люди. Они безбожники. Их убивать — не грех, а добродетель.

Килиан надеялся, что после такого ответа почувствует достаточный гнев, чтобы принять боевую трансформацию. Не вышло. Проклятье, надо было хоть девчонку какую прихватить, что ли, чтобы похотью трансформацию запитать…

— Я держу рабов, святой отец. Сейчас, когда это дозволено.

— Это грех, — подтвердил священник, кажется, начиная что-то подозревать, — Но Господь милосерден. Он прощает тебе этот грех.