Ложь романтизма и правда романа

Существует поразительное сходство между Комбре и структурой светских салонов: и здесь – все то же мышление по кругу, та же внутренняя сплоченность, обусловленная системой ритуальных жестов и фраз. Салон Вердюренов – не просто место для собраний, это манера видеть, чувствовать, выносить суждения, все та же «закрытая культура». Поэтому салон вытесняет все то, что угрожает его духовной цельности. У него есть собственная «выделительная функция» – совершенно как у Комбре.

Провести параллель между Комбре и салоном Вердюренов тем более просто, что «инородным телом» и в том, и в другом случае становится несчастный Сван. К Вердюренам его влечет любовь к Одетте. Но здесь его нарушения общественных норм, космополитизм и аристократические связи находят еще более возмутительными, чем в Комбре. «Выделительная функция» включается в работу с удвоенной силой. На смутную угрозу, которую представляет собою Сван, двоюродная бабушка реагирует сравнительно безобидными колкостями. Добрососедским отношениям это, однако, нимало не угрожает: Сван остается persona grata. В салоне Вердюренов ситуация развивается по-другому. Стоит «Хозяйке» понять, что его нельзя приручить, как улыбки сменяются гримасами ненависти. Провозглашается великое отлучение, двери салона с треском захлопываются – и Сван изгоняется «во тьму внешнюю».

В духовном единении салона есть какое-то напряжение, какая-то жесткость – то, чего нет в Комбре. Отчетливее всего эта разница видна по религиозным образам, в которых выражается это его единение. При описании Комбре в ход идут прежде всего мотивы примитивных религий, Ветхого Завета и средневекового христианства. Здесь царит атмосфера еще юных обществ, где процветает эпическая литература, где религиозная вера строга и наивна, где чужак – это всегда варвар, но ненавидеть его ни к чему.

Образность салона Вердюренов – дело совсем другое. Здесь доминируют мотивы Инквизиции и «охоты на ведьм». Единство будто бы постоянно находится под угрозой. Хозяйка высматривает брешь в обороне, всегда готовая отразить натиск «неверных»; расколы подавляются ею в зародыше, друзья неусыпно оберегаются; она стремится сделать так, чтобы всегда оставаться в центре внимания; требует абсолютной лояльности; искореняет сектантское мышление и любую ересь, способную бросить тень на ортодоксию «кланчика».

Откуда эта разница между священным Комбре и священным Вердюренов? Откуда явились божества Комбре? Боги Марселя, как мы видели выше, – это его родители и великий писатель Бергот. Это боги «далекие», и никакое метафизическое соперничество с ними немыслимо. Достаточно одного взгляда – и мы убеждаемся, что рассказчика окружает лишь внешняя медиация. Боги Франсуазы – родители и особенно тетя Леония; бог матери – ее супруг, и на него не дозволяется глядеть слишком пристально, дабы не нарушить барьер уважения и преклонения, который нас от него отделяет; для отца же бог – г-н де Норпуа: благосклонный, но все-таки олимпиец. Подобные боги всегда доступны, они всегда откликаются на зов верующего и легко готовы исполнить разумную просьбу, но от простых смертных их отделяет непреодолимая духовная дистанция, которая воспрещает любую метафизическую конкуренцию. На страницах «Жана Сантея» – наброска Комбре – мы обнаруживаем удивительную аллегорию этой коллективной внешней медиации. В напоминающем феодализм мире буржуазного детства символом медиатора служит лебедь. Это мир закрытый и защищенный, и господствующее впечатление здесь – радость:

Радость, которой причастен… лебедь, плывущий медленно по реке и в своем сияющем теле несущий тоже и свет, и радость… ничем не тревожа всеобщую радость и счастливым своим видом показывая, что тоже ее ощущает, но ничем не переменяет ее неспешной и покойной поступи – подобно благородной даме, которая наслаждается, глядя на радость своих служителей, и проходит меж них с улыбкою, не презирая их веселья и не тревожа его, но и не участвуя в нем иначе, кроме как спокойной симпатией и величественным обаянием, ее окружающим (выделение наше).