Ложь во имя любви

Неужели такое возможно? Озираясь, Мариса мысленно отвечала: «Нет». Впрочем, Гортензия, совсем недавно вышедшая замуж за Луи Бонапарта, была бледна и замкнута, а вовсе не светилась счастьем, как полагалось бы новобрачной. Недавно овдовевшая Полин Леклерк оживленно рассказывала о своих последних приключениях. Даже тетушка Эдме приняла мечтательный вид, когда одна из женщин в шутку упомянула некоего брюнета, уделявшего ей подозрительно много внимания на последнем балу. Мариса подумала, что ей, возможно, тоже требуется любовник, чтобы не выглядеть белой вороной и избавиться от неприятных воспоминаний, в том числе о Филипе…

Следующая мысль оказалась неожиданной. Видимо, она злоупотребила шампанским… Почему бы не остановиться на Филипе? Если ей все равно не сделать его своим мужем, то не поселить ли в нем сожаление об утраченном? Пускай она, то есть леди Анабелла, знает, что у него была другая избранница…

Ее золотые глаза засияли дерзким озорством и стали еще красивее. И надо же такому случиться, чтобы первым, на кого упал ее взгляд при выходе из женской гостиной, оказался именно Филип!

В строгом вечернем одеянии он выглядел еще импозантнее, чем обычно. На нем был синий, под цвет глаз, бархатный камзол с высоким воротником, белый шелковый галстук, кружевные манжеты, черные атласные панталоны до колен, на поясе висела шпага с ленточкой на рукоятке. Даже пудреный парик, перевязанный сзади лентой, как того требовала торжественность случая, не портил его облика. От его улыбки у нее учащенно забилось сердце.

Он поспешил ей навстречу. Она подала ему обе руки, не помышляя скрывать свои чувства. Никто не мог сейчас помешать ее счастью, даже замеченный уголком глаза герцог Оранский, прислонившийся к стене и наблюдавший за ними c сардонической усмешкой.

– Филип!

Он отвесил ей церемонный поклон и ответил по-французски:

– A votre service, mademoiselle.[11] – Понизив голос, он продолжил: – Как вы сегодня красивы! Просто не верится, что мне так повезло: быть здесь и видеть вашу улыбку, предназначенную мне!

– Я тоже рада вас видеть. Скорее ведите меня танцевать, не то за меня опять примется этот несносный русский князь!

Танец оказался недавно привезенным из Вены вальсом. После нескольких поворотов Мариса достаточно пришла в себя, чтобы вспомнить о только что принятом решении. Филип почему-то сделался молчаливее обычного; он не мог оторвать взгляд от ее зардевшегося лица.

– Правда ли, что в лондонском клубе «Олмэк» молодой женщине не позволили танцевать вальс?

– Хозяйка клуба очень строга, – ответил он, зачарованно глядя на ее рот – на выгнутую верхнюю губку и на пухлую нижнюю. Почему он раньше не замечал, насколько пленителен ее рот, почему ему раньше не хотелось впиться в него поцелуем?

– Тогда мне, вероятно, не следует танцевать с вами вальс?

– Мы во Франции, где это не вызывает возражений. А вы такая легкая, словно перышко! Я мог бы протанцевать с вами всю жизнь.

– Недаром я брала уроки, – ответила она с деланной скромностью, наслаждаясь дрожью его рук. О да, он жаждет ее! Она удивлялась сама себе.

Вечер стремительно завершился. Она выпила еще шампанского, из-за чего все вокруг нее окрасилось в золотые тона.

Мариса предпочла забыть тетушкины предостережения; она воображала себя ночным цветком, оживающим при свете свечей и глаз Филипа. Долг и обязанности были сейчас пустыми словами, которые можно пустить по ветру вместе со всеми ее прежними страхами и неуверенностью в себе. В этот вечер она была прекрасна и не менее уверена в своих чарах, чем любая из увешанных драгоценностями великосветских львиц, отчаянно строивших глазки кавалерам из-за своих вееров.

Филип уже не принадлежал себе: она знала, чувствовала это, хваталась за эту мысль как за талисман, способный одолеть мрачное прошлое. В нем не было ни тени склонности к насилию, никакой дикости, грубости. Он не был способен оскорбить ее, надругаться над ней. В этот вечер ей было нетрудно выбросить из памяти то насмешливые, то свирепые серые глаза, всегда подчинявшие ее своей воле.

Только в предрассветных сумерках Мариса снова оказалась у себя в спальне, едва держась на ногах. Горничная, укоризненно ворча, помогла ей раздеться. Последняя ее связная мысль, предшествовавшая сладкому забытью, была посвящена Филипу, его золотым волосам, освещенным ярким светом сотен свечей, нежности, с которой он в первый раз поцеловал ее в губы…

Она слишком утомилась, чтобы видеть сны. Пробуждение оказалось мучительным из-за пульсирования в висках.

– Вставай, соня! Сейчас не время нежиться в постели и мечтать о красавчике англичанине. Поднимайся живее! Арлин уже укладывает твои вещи. Сегодня днем мы уезжаем в Париж!

Тон Эдме выдавал веселье. Она с удовольствием наблюдала за сонной Марисой, которая с трудом села в постели и тут же схватилась руками за голову.