Ложь во спасение

Он знал заранее, что будет потом. Романтический ужин при свечах придется отложить, потому что они оба не смогут сдержаться – забудут про розы и про шампанское, забудут про все на свете и наверняка не успеют даже дойти до спальни, задохнутся от поцелуев где-то на полпути, запутаются в ненужной одежде, провалившись в оглушающую и мучительно сладкую темноту временного небытия.

А очнувшись, будут долго смеяться и обмениваться преувеличенно серьезными обещаниями, что больше такого безобразия не повторится. Рассуждать о том, что пора бы уже успокоиться и перестать набрасываться друг на друга, как два диких голодных зверя, посреди квартиры, в прихожей, в кухне, в кабинке лифта и еще черт знает где – знать бы заранее, в какой момент это может случиться! И снова будут целоваться, неторопливо и нежно – так, как умеют целоваться только они двое и только после любви.

Где-то там, посреди этих поцелуев, он сделает ей предложение. Сегодня, в день ее двадцатипятилетия, попросит наконец о том, чтобы она стала его женой.

Слово «жена», которое раньше, в зависимости от настроения, то пугало, то смешило его, теперь стало безумно нравиться. Теперь оно казалось уютным и ласковым. Слово «жена» очень подходило Янке, только произносить его нужно было шепотом, тихо-тихо, и непременно – уткнувшись губами в коротко стриженный ежик темных волос, в теплую, пахнущую лесными травами макушку.

У него всегда начинала кружиться голова, стоило только представить себе этот запах.

Она согласится быть женой.

По-другому и быть не может. Она согласится, и тоже полюбит слово «жена», и будет отзываться на него с ласковой улыбкой. А в остальном, конечно же, все останется по-прежнему. По утрам он будет будить ее, целуя теплую розовую щеку, приносить кофе в постель и долго смотреть, сидя в кресле напротив, как она сердито и обиженно просыпается, как проклинает неизвестного ей министра образования, который придумал, чтобы занятия в музыкальных школах начинались в восемь часов утра, как сладко зевает и хмурит смешные короткие брови. Вечером она всегда будет ждать его с работы, разогревать в микроволновке ужин, молча улыбаться, сидя напротив и наблюдая за его трапезой, лишь кивком отвечая на его не важные вопросы…

Вот ведь как в жизни бывает. На самом деле, если бы год назад кто-нибудь предсказал ему такое будущее сплошь в розовых тонах, он бы поставил на кон все свои капиталы, включая недвижимость, абсолютно уверенный в том, что уж с ним-то такого никогда не случится. Все эти душещипательные картинки уютной семейной жизни казались примитивными до безобразия и никаких иных чувств, кроме тошноты, не вызывали.

Хорошо, что не пришлось ставить на кон недвижимость и капиталы. Иначе бы остался сейчас без копейки денег и без крыши над головой, это уж точно.

Он улыбался своим мыслям, неторопливо прогревая двигатель, который за время его пребывания в цветочном магазине успел остыть.

Букет в виде красного сердца с белой каймой по краям, составленный из ста одного розового бутона, с трудом удалось разместить на заднем сиденье. Этот вопиюще сентиментальный, абсолютно пошлый, с точки зрения «здорового» человека, букет в виде сердца был лишь приложением к подарку, который Евгений купил почти месяц назад в ювелирном магазине.

На тоненьком колечке из белого золота поблескивала мелкая россыпь драгоценных камней. Он некоторое время рассматривал кольцо, наблюдая, как преломляются, отражаясь в его поверхности, лучи тусклого вечернего света. Потом положил кольцо обратно в бархатную коробочку и спрятал в нагрудном кармане пиджака.

Коробочка, кстати, тоже была сделана в виде сердечка.

«Идиот», – подумал он, вслух рассмеявшись. И добавил, неизвестно к кому обращаясь:

– Зато счастливый.

Машина легко тронулась с места, и через несколько минут он уже парковал ее на небольшой крытой стоянке возле подъезда, раздумывая, как бы умудриться в один прием отнести домой и цветы, и шампанское, и два огромных пакета с продуктами.

В лифте пришлось терпеть неприятное соседство.

Евгений, увлеченный процессом загрузки своих покупок в кабину, даже и не заметил, как сзади подошел и втиснулся в узкий промежуток между дверью и его спиной премерзкий старикашка, которого в подъезде все называли Слизнем. Отчасти потому, что фамилия у него была Слизнев, отчасти из-за того, что и в самом деле был он похож на гадкого червя.