Ложь. Записки кулака

На другой день все вышло совершенно не так, как планировало партийное руководство села, а шиворот — навыворот. С наступлением темноты и всю ночь шел забой скота. Под нож пускали не только свиней и овец, но и дойных коров, не говоря уж о яловых и бычках. На полученные от колхоза деньги скупили всю водку и самогон, жарили печёнку, варили требуху. Ходили друг к другу в гости, обильно угощали мясом родных и соседей, предлагали целые туши беднякам, пели песни.

Глухой Митрон тоже забил корову и телку, но куда деть столько мяса не знал.

Много ли им нужно было со старухой. Повертелся по дому, походил по двору, заглянул в сарай, где висели туши, и такая его взяла тоска, хоть в петлю. Долго он мучился в своем раздумье, пока не решил проведать своего младшего сына Михаила. С тех пор как Митрон отделился от сына, прошло немало времени, немало утекло воды, но между ними так и не наладились доверительные отношения. Ссориться они не ссорились, но не было тех чувств, которые обычно бывают между отцом и сыном. Самый младший в семье, любимец матери, Михаил рос, не в пример старшим братьям и сестрам, лодырем и гулякой. Отцовский надел он вскоре промотал и его все чаще видели не в поле, а в сельсовете, где он нашел родственные души в лице Митьки Жука и Гришки Казака. Митрон давно махнул на него рукой, считая его выродком и пропащей душой. Но последние события заставили Митрона поговорить с сыном, ведь он, как никак, околачивается около начальства и, может быть, что-нибудь подскажет или посоветует путного.

Когда Митрон зашел к сыну, то застал пир горой. Правда, гостей у того в доме не было, но он с женой сидел за столом, который был завален мясом, и стояла пустая бутылка. Оба они были навеселе и, обнявшись, пели песню. Митрон поздоровался, снял шапку и присел к столу.

— Никак, батя пожаловал. Милости просим быть гостем, а бутылку поставишь, становись хозяином!

Митрон не пил и не терпел пьяных, но, зная привычку сына, прихватил с собой чекушку первача, которую и выставил на стол. Сноха улыбнулась, с жадностью схватила бутылку и тут же разлила содержимое по кружкам. Свекру она выпить не предложила, зная, что тот не выносит хмельного. Закусывать они не стали. Очевидно, были сыты. Мишка, сытый и довольный, привалился спиной к стенке и пьяно пялясь на отца, спросил, икая:

— Ну, и с чем пожаловал?

— Митрон догадался по движению губ пьяного сына, о чем тот спросил его и, наклонив голову, словно стесняясь своего прихода, сказал:

— Что мне делать, Мишка? Всё, что я в поле собрал, отбирают. Посадили в тюрьму, зачислили в кулаки, лишили голоса, в колхоз не принимают, что же мне, в петлю лезть? Ты там трешься около начальства и, наверное, знаешь, что с нами дальше будет? Не умирать же нам с матерью голодной смертью? Хотя бы землю оставили, но и её забрали. Что там думают начальники? Как дальше жить?

Долго доходили до пьяного Мишки слова отца, но когда он с трудом догадался о смысле сказанного, расхохотался и выкрикнул прямо в лицо отцу грубые, необдуманные слова:

— Спрашиваешь, что с тобой будет? Сошлют тебя, батя, в Соловки, на жительство к белым медведям, а если не нравится такая перспектива, то остаётся только в петлю или в прорубь!

Митрон, как не был взволнован, а может быть и благодаря этому, хорошо расслышал ответ сына, встал и вышел на улицу. На улице гремел праздник. Ни одна масленица не видела еще столько пьяных, не слышала такого громкого смеха, криков и песен. Люди будто справляли поминки по старой жизни, одновременно радуясь новому, счастливому и неизвестному. Однако слова сына окончательно добили Митрона и он шел, пошатываясь, ничего не видя и не разбирая дороги. Придя домой, он отказался от ужина, влез на печку и, не раздеваясь, прилег на тёплые кирпичи.

Проснулся Митрон с петухами. Слез с печи, обулся, одел полушубок и вышел во двор. К нему на грудь, ласкаясь, кинулся огромный, с телка, кобель, но он оттолкнул его, зашел в конюшню и со слезами на глазах стал обнимать за шеи двух лошадей, целуя их в мокрые шершавые губы. Потом напоил их, вывел старую лошадь и стал запрягать её в сани. Из сеней принес новое веретьё, один конец расстелил на санях, положил на него туши и покрыл их другим концом, перевязав всё веревкой. В избе уже хлопотала жена, готовя еду мужу. Митрон снял полушубок и шапку, бросил их на лавку, вымыл над лоханкой руки и лицо, расчесал гребнем пышную бороду и, перекрестившись, сел завтракать. Любитель поесть, он на этот раз еле притронулся к еде и вскоре вылез из-за стола. Жена это заметила, но спрашивать о причине не стала, боясь его гнева. Надев полушубок и сверх него огромный тулуп, Митрон в сенях взял топор и вышел во двор. Жена вышла его проводить, открыла тесовые ворота и спросила, когда его ждать. Он, было, сел в сани, но раздумал, вылез, подошел к жене и крепко поцеловал её в губы, что случалось с ним только во время ухаживания за Марфой, да ещё на свадьбе.