Ложь. Записки кулака

В Обкоме партии было решено первыми выслать раскулаченных крестьян из сел, которые были расположены вблизи областного центра. Ответственным за это был назначен председатель Облисполкома Рябинин. Но, так уж повелось на Руси: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Массовое передвижение людей требовало большой организационной работы, а телефонов не было не только в деревнях, но и в большинстве районов. Приходилось рассылать вестовых из области в райкомы, те в свою очередь отправляли депеши по сельсоветам, собирали активы, инструктировали, принимали решения, писали ответы. Рябинин от бессонницы валился с ног, не зная, за что браться. И в этой неразберихе кто-то из помощников Рябинина забыл проконтролировать вопрос подготовки вагонов для перевозки кулаков. О каких вагонах можно было говорить вообще, если две третьи подвижного состава в стране все еще были разбиты и непригодны к эксплуатации. И пока утрясались вопросы, людей держали на пустынном полустанке в ожидании своей участи. Хотя кое-где лежал подтаявший снег, но солнце своими ласковыми лучами уже щедро согревало эту безрадостную картину. Ссыльные не спали всю ночь и, подавленные страхом, продолжали сидеть на телегах понурые и мрачные. Наконец поступило распоряжение распрягать лошадей. Спешилась конная милиция и все поняли, что отправка откладывается. Несколько милиционеров достали брезентовые ведра и отправились на железнодорожные пути. Открыли водопроводную колонку, набрали воды и пошли поить своих лошадей. К воде потянулись и люди. Они стали постепенно приходить в себя. Не чувствуя запрета, немного осмелели и стали бродить между повозками, отыскивая родных и знакомых. У кого была посуда, набрали в нее воду и спешили напоить свою семью, остальные же пили из фуражек, шапок или, подставляя ладони под сильную струю воды, лакали прямо с рук живительную влагу. Один мужик снял с себя сапоги, набрал в них воды и, держа за ушки, поспешил к своей телеге. Только Дарья Пономарева ничего вокруг себя не видела и не замечала. Ей и сейчас всё еще мерещился Митька и милиционеры с винтовками, которые, как тогда показалось, пришли ее расстреливать. Как впала она в шок, так и не вышла из него до сих пор. Всю дорогу она ждала, что ее сейчас пристрелят и, увидев на полустанке большое количество милиционеров, да еще на конях, она решила, что пришел последний час, и впала в окончательный ступор.

Детишки давно проголодались и хотели пить, но мать, отключившись от внешнего мира, не обращала на них никакого внимания. И все же Дарью нельзя было винить в трусости. Животное чувство страха она впитала с молоком матери смальства, постоянно живя в ожидании скандала и побоев. С одной стороны она была труслива, а с другой стороны отличалась крайней жестокостью, полученной в наследство от дебошира отца, в том числе и в отношении своих детей. Зная на своей шкуре характер матери, детишки молчали, ничего от нее не требуя. Вот почему, когда к ним подошел Иван Хохол, все они засверкали глазками, оживились и потянулись к нему словно подсолнухи к солнышку. Одет он был в хороший суконный пиджак, такие же штаны, заправленные в яловые сапоги. Чистая сатиновая рубашка отливала синевой, все на нем было новое, словно он отправлялся не в ссылку, а на свадьбу. В зубах торчала неизменная короткая трубка — носогрейка. Хохол вынул из-за рта трубку, облокотился на грядушку телеги, потрепал Ваню по черным волосам и тихо сказал:

— Здравствуй, Дарья!

— Здравствуй, кум! — так же тихо ответила Дарья, и в ее глазах вспыхнул огонек осмысленности.

— А где Серёга?

— Не знаю, кум!

— Разве он не с вами?

— Нет, я здесь одна!

— А он знает, что вас выселяют?

— Знает. Мишка Жогов прибежал ночью и предупредил, что нас будут выселять, а Серёгу хотят арестовать. Вот он собрался и ушел неизвестно куда!

— Молодец, уж он не пропадет!

— Он-то не пропадет, а что мне делать с этой оравой?

— А тебе, Дарья, было бы легче, если бы его посадили?

— Небось ты, кум, свою семью не бросил? А мой плевать на все хотел! — в сердцах выпалила она и ее глаза зажглись недобрым огоньком. Дарья становилась сама собой. Хохол промолчал, его лицо помрачнело и сделалось серым.