Ложа чернокнижников

Так или иначе, Роберту надо было в универ, чтобы зарегистрироваться, а я отправился в свою школу. Там я сел на стену и стал наблюдать, как ребятишки играют на площадке, чувствуя себя при этом сексуальным извращенцем. Время от времени один из малышей прерывал игру и с любопытством на меня поглядывал. О чем дети думают, когда играют? Думают ли они, что в игре есть какая-то польза? Детские игры — похожи ли они на игры в том смысле, который вкладывают в это понятие взрослые, — такие, как покер или крокет? Понятия не имею; так или иначе подобные вопросы не входят в тему моей диссертации. Моя диссертация называется «Аспекты ритуализованного поведения в детской игре», но Майкл предупредил меня, что даже в таком виде тема слишком широкая и рано или поздно ее придется сузить.

После первой перемены я отправился в кафешку на углу и привел в порядок свои первые заметки. Потом я вернулся на площадку и во время второй перемены сделал еще кое-какие заметки. Уже начинаю ощущать себя настоящим социологом, потому что перестаю смотреть на детей как на людей. Они больше похожи на муравьев, движимых загадочными силами. Но, с другой точки зрения, детей опять-таки можно рассматривать как создания интеллектуальной фантазии. К концу второй перемены я успел совершенно окоченеть и решил вернуться домой и просмотреть конспекты лекций за последний год. Кроме того, я прочитал кусочек из Пиаже, посвященный детскому сознанию, но при этом мысленно то и дело возвращался к доктору Фелтону. Если он ведет дневник, упоминает ли он на его страницах обо мне и моем дневнике? И еще — обсуждает ли он мой дневник с Лорой и Гренвиллем, и упоминают ли они в своих дневниках то, что Фелтон пишет в своем дневнике о моем дневнике? Головокружительная перспектива.

Сегодня вечером позвонил отцу пораньше. Диагноз подтвердился. У мамы — рак, и ее оставили в больнице для новых обследований. Провожу вечер, слушая роллингов и Джефферсонз Эйрплейн. Гитары оплакивают меня. Теперь, когда я пролистываю эти страницы, мне кажется, что у постороннего может возникнуть впечатление, будто я общественное животное, которое не может усидеть на месте и вечно ищет общения. Это не так. Мой единственный собеседник — проигрыватель. Какая досада — я вспомнил, что забыл спросить Роберта, не умер ли я.

Я попытался засунуть большую щепоть шемы за щеку, но мне это удалось только отчасти, так что эта мерзость расползлась по всему рту. Я сидел, перекатывая ее языком как можно дольше, но под конец мне захотелось от нее избавиться, однако когда я попытался встать, чтобы дойти до сортира и выплюнуть эту пакость, то почувствовал, что у меня слишком кружится голова. Так что пришлось блевануть прямо на пол перед собой. Голова раскалывалась. Обязательно попробую еще раз. Возможно, эта шема даже вызывает привыкание.

Не забыть: Если послушать мистера Козмика, то у Брайана Джонса три соска. Он-то откуда знает? Кроме того, мистер Козмик проделал себе дырку в мошонке, чтобы ее можно было надуть перед сексом. Должно быть, заниматься сексом с раздутой мошонкой — это клево…

20 мая, суббота

«Затем вдруг послышались тревожные звуки. Бесчисленные беглецы метались взад-вперед, сотрясая землю, и я не знал, что это — добро или зло. Тьма и свет. Буря и человеческие лица. И наконец, когда я почувствовал, что все кончено, мне явились женские формы и черты, которые были для меня дороже всего в мире, и затем — на какой-то миг — рукопожатия и душераздирающее расставание, а затем — вечное прощание! И со вздохом, каким вздыхает в Аду мать, вкусившая кровосмешения, произнося ненавистное имя смерти, раскатилось эхо — вечное прощание! и снова и снова в раскатах эха — вечное прощание!

И, пробудившись в муках, я произнес вслух: „Я не стану больше спать!“»

Сегодня ночью мне приснилось, что я сплю в комнате, где я на самом деле сплю. Просыпаюсь и вижу свою мать, стоящую в темноте. Она выглядела страшно худой и о чем-то меня умоляла. Но я никак не мог расслышать, что она говорит. Мне пришло в голову, что рак добрался даже до ее языка. Потом я проснулся по-настоящему. Я весь дрожал, и о том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи. Я взял книгу, которую всучил мне Фелтон, открыл ее наугад и сразу наткнулся на абзац, который только что выписал. В нем де Квинси описывает опиумное видение, навеянное впечатлениями от прослушанной музыки. То, что де Квинси был первым английским хиппи, я думаю, это Фелтон так шутит, но правда жутко от того, как этот отрывок обращается прямо ко мне — как предостерегающий дух. Неужели меня будут преследовать книги покойников? Надеюсь, что нет; длинные лихорадочные фразы де Квинси совсем не в моде.