Ложись

«Я должен добраться туда. Ну иди же! Иди!» Нужно было подниматься, но страх не давал ему встать. Несколько минут Аугусто колебался. «Ну иди! Иди!» И вдруг бросился бежать. Пуля пролетела совсем близко, он даже почувствовал ее горячее дыхание. Ужас охватил Аугусто. С разбегу он упал на колени, укрывшись за миндальным деревом. Пулемет продолжал стрелять. «Здесь нельзя оставаться!» Вновь побежал, уже не останавливаясь. «Сейчас убьют, сейчас убьют!» Ничком свалился в кустарник. Пулемет замолк. Несколько секунд лежал не двигаясь, тяжело дыша. Крупные капли пота падали на руки. В правую ногу впились колючки, шипы входили в кожу все глубже и глубже. Аугусто осторожно повернулся и отодрал от себя ежевику. Он лежал у протоки. Вода струилась с тихим журчанием. Болотная вода, на поверхности которой играли солнечные блики. Прозрачная и в то же время точно отливавшая алебастром.

Кустарник скрывал холмы, на которых засел враг. Аугусто показалось, что сердце перестало биться, а до этого оно стучало в горле, в груди, в висках. Словно кто-то колотил его по голове, по глазам. Постепенно он успокоился и кое-как дополз до зарослей тростника.

В тени тополей упал на спину. Отбросил в сторону винтовку, вещевую сумку, одеяло, снял ремень и куртку. Пот, щекоча, сбегал по груди и по спине. Подул ветерок. Аугусто жадно, о наслаждением глотал прохладный воздух. Он раскинул руки и ноги, словно хотел захватить пространство побольше, чтобы отдохнуть от своих страхов и тревог. Ветер тихо шевелил листву тополей. Над головой шуршал тростник. Аугусто повернулся на бок и посмотрел на воду. Ребенком он купался в такой протоке. Рядом росло огромное дерево; его ветви были опущены в воду, и Аугусто держался за них, когда учился плавать. Мать и сестры смеялись. Он и сейчас слышал их смех. Мать внимательно следила за ним. «Осторожнее, Аугусто! Осторожнее, детка!» А сейчас он совсем один. Потом вспомнилась Берта. «Как же мы несчастны!»

Через несколько минут Аугусто поднялся. Дальше все шло хорошо. Он легко нашел проселочную дорогу, потом оливковую рощу и наконец репер. Его окружили солдаты, как обычно, с улыбкой похлопали по спине. Открыли проход в проволочном заграждении, окружавшем позиции, и проводили до землянки лейтенанта. Тот отправил его к сержанту, который должен был определить Аугусто в отделение.

Отделение встретило его радостно. Из «стариков», из тех, кто уцелел под Тетуаном, остался только один солдат. Он носил на рукаве три нашивки за ранения. Остальные пять ребят были новобранцы. Двое из них уже были обстреляны — побывали под Теруэлем, участвовали в наступлении на Арагон и Каталонию. Другие трое еще не нюхали пороха. Все они были зелеными юнцами, из новобранцев последнего призыва. Нежный пушок едва пробивался на их щеках, но каждый был старательно причесан. Они без конца смеялись и дурачились. К Аугусто обращались на «вы», с большим уважением и доброжелательностью. Не менее почтительны были они и ко второму ветерану. Аугусто испытывал к ним едва ли не отцовское чувство, его трогала молодость и неопытность этих мальчиков.

В первый день Аугусто почти не выходил из тесной и низкой землянки, вырытой недалеко от окопов. Сверху землянка была покрыта досками и для маскировки засыпана вровень с землей, чтобы ее нельзя было обнаружить с позиций противника.

Аугусто следовало бы походить, поразмяться, это успокоило бы его. Однако тогда неизбежно пришлось бы вступить с кем-нибудь в разговор. Поэтому он предпочитал часами валяться, молчаливый и мрачный.

Написал родителям и Марии. И опять ни слова о том, что с ним произошло, «все хорошо». Но все это было так бессмысленно, так тяжело, что, словно из духа противоречия, его настроение вдруг поднялось.

Вечером Аугусто навестил Эспиналь.

— Если тебе что нужно, скажи. Я каждый день бываю на позициях.

— Мне ничего не надо. И вообще зачем тебя затруднять?

— Оставь, пожалуйста.

И Эспиналь ушел, словно боялся дальнейшего разговора с Аугусто.

Дни потекли медленно и однообразно. Аугусто успокоился. «Я на передовой», — упорно внушал он себе, будто хотел стряхнуть с себя оцепенение, быть готовым к тому, что его ждет. Однако это не удавалось. Чувства его притупились, ничто не трогало. Между передовой и обозом не было особой разницы.

Время от времени пулеметная очередь обрушивалась на бровку окопа. На мгновение всех охватывал страх, но тотчас же солдаты начинали смеяться. Они уже привыкли к безделью в надежном укрытии, писали письма, шили, резались в карты.

Эспиналь и Рока часто навещали Аугусто. Приносили табак, сгущенное молоко, бумагу для писем, книги. Разговаривали. Аугусто улыбался.

— Ну, как дела?

— Хорошо. Очень хорошо. Это куда лучше, чем заниматься снабжением, — отвечал он с какой-то покорной грустью.

Эспиналь и Рока уходили расстроенные. «Не могу его видеть таким», — говорил Эспиналь, а Рока сокрушенно качал головой.