Ложка

И вот я уже сижу в центре зрительного зала, окруженная пустыми бархатными креслами. Просто чудесно. Нану с детства запрещает мне садиться в кино рядом с незнакомцами — она убеждена, что кинотеатры буквально кишат извращенцами. Кончик ложки вонзается в шоколадное мороженое. Свет гаснет, звучит музыка, на экране появляется изображение. С первых же секунд семеро зрителей над чем-то смеются.

Субтитров нет. Эх, и почему я об этом не подумала?

Минут десять я старательно вслушиваюсь в диалоги, а затем бросаю эту затею и просто таращусь на экран. Актеры симпатичные и выглядят как истинные французы. Их теплые голоса ласкают мой слух: «Он-он-р-р-ри-и-м-мю-у, шннаапава, тан тэ, тан тэ, р-р-рна…»

И вдруг что-то происходит. По моему бедру бегут мурашки, нога вздрагивает. Сперва мне кажется, что это неуемный террикон продолжает захватывать мое тело. На огромном экране герои фильма играют в теннис. Один из зрителей громогласно хохочет. Снова бегут мурашки, на сей раз в районе ягодиц. Я словно примерзаю к сиденью. В кресле за моей спиной кто-то есть, и этот кто-то поглаживает меня, просунув пальцы в щель между спинкой и сиденьем.

Оборачиваюсь, поднимаю ложку и с размаху ударяю ею о подлокотник. Незнакомец вскрикивает. И убегает. Вместе со своей спутницей.

То, что какой-то извращенец (а тем более в компании) посмел ко мне приставать, приводит меня в ступор. До конца фильма я сижу не шелохнувшись.

Яркий свет дарует мне освобождение. Зрители удовлетворенно потягиваются и встают. Игуана Сушеная выметает из-под кресел обертки и прочий мусор.

Снаружи прохладно.

Пора возвращаться домой.

Мои попытки потеряться становятся слишком опасными.

Кемпинг на канале

Уговариваю себя повременить со звонком в гостиницу до утра. Что толку поднимать переполох среди домочадцев, которые все равно ничем мне не помогут?

Спать в машине на обочине дороги рискованно — а вдруг тот извращенец меня выследит? Завожу мотор и уезжаю прочь из этого злосчастного Крезо. Спустя полчаса пути сворачиваю к каналу, возле которого виднеются очертания палаток и автодомов. Гравийная дорожка заканчивается, свет фар падает на телефонную будку, на которой висит табличка: «КЕМПИНГ НА КАНАЛЕ — МЫ РАДЫ НАТУРИСТАМ СО ВСЕГО СВЕТА!» Фу-ух, наконец-то окажусь среди мирно настроенных людей, любящих природу.

Зажигаю лампочку в багажнике, достаю палатку и торопливо ее собираю. В голове, будто мантра, звучит фраза: «Завтра я вернусь домой, завтра я вернусь домо-ой!» Открываю банку сардин и зачем-то их пересчитываю. Услышав за спиной чье-то покашливание, дергаюсь и едва не роняю содержимое консервной банки на траву.

Разворачиваюсь и обмираю. Передо мной стоит волосатый детина, он приветливо улыбается и по-английски спрашивает, не нужна ли мне помощь. Лунный свет отражается от его белого живота. Одежды на великане нет. Два извращенца за один день — это уже чересчур. Я вскрикиваю так громко, точно вот-вот впаду в истерику. Голый здоровяк отступает, подняв руки. В ту же секунду распахиваются двери соседнего автодома, на порог выбегают двое людей лет пятидесяти. Они тоже голые! О-ох… И как только меня угораздило перепутать слова «натурист» (он же «нудист») и «натуралист»?!

В уэльском поселке Кюнфиг есть нудистский пляж. По ошибке туда не забредешь, в округе висит множество объявлений с указанием, для кого он предназначен (никогда не понимала, в чем истинная цель этих объявлений — защитить нас от нудистов или нудистов от нас). Я там ни разу не была. Хотя местные считают мою мать эксцентричной особой, мы — самая обыкновенная семья.

Прошу прощения у владельцев автодома за то, что нарушила их покой. Поднимаю голову и, глядя великану в глаза, спрашиваю:

— Are you English?[22]

— Немец. Хочешь курнуть? А то видок у тебя какой-то зачуханный.

Немец по имени Утц из Кёльна подводит меня к костру и знакомит со своими друзьями — Ниной, Адельгейд и Вернером. Им лет по тридцать. Нина убирает посуду и приглашает меня посидеть у костра. Вернер наливает мне стакан теплого белого вина. Адельгейд спрашивает, не хочу ли я поесть. У них есть цыпленок, персики и кукурузные хлопья. То, что я одета, а они голые, кажется, никого не смущает. Когда Утц встает на колени и свет костра падает на его пах, я отвожу взгляд.

Обе немки пританцовывают перед огнем. Однажды я тоже буду танцевать, как они. Звуки панк-рока перекрывают наши голоса. Допиваю третью порцию теплого вина. Ich vil nicht… romanze… Ich ich vil… na vas vohlha ha oh oh oh… deine hose ist ol, dein rotesss haar ist so kurz…[23] Адельгейд вращает запястьями и неистово трясет плечами. Нина покачивает бедрами и просит Утца убрать остатки цыпленка и хлопьев. Ее большая грудь бросает вызов силе тяжести. Я хотела бы, чтобы плясуньи на мгновение остановились: мне никогда не доводилось рисовать обнаженные тела.