Ложная память

— Совершенно верно. А головные боли — это главный признак мозговых опухолей, точно так же, как состояние сосудов сетчатки глаза указывает на сдавливание позвоночного диска, — которого я не обнаружил, когда исследовал ваши глаза. Вы упомянули рвоту и тошноту. Если бы у вас была рвота без тошноты, то это был бы классический признак. Судя по тому, что вы мне сказали, у вас фактически не галлюцинации.

— Нет.

— Только эти отвратительные мысли, гротескные образы в голове, но вы не принимаете их за нечто, действительно происходящее. И я вижу, что это патологическое состояние тревоги возникает на высоком уровне сознания. Теперь, когда все сказано и сделано, хотя мы имеем много психологических факторов, которые предварительно нужно устранить… Что ж, подозреваю, что я должен буду порекомендовать вам специалиста.

— Мы уже знаем одного, — сказала Марти.

— О! И кто же это?

— Он считается одним из лучших, — стал объяснять Дасти, — возможно, вы слышали о нем. Он психиатр. Доктор Марк Ариман.

Хотя на круглом лице Роя Клостермана не могло появиться резких морщин, обычно присущих резкому неодобрению, на нем сразу же возникло совершенно непостижимое выражение, понять которое было не легче, чем прочитать иероглиф из алфавита жителей другой галактики.

— Да, Ариман… Он имеет прекрасную репутацию. И его книги, конечно. Как вам удалось договориться с ним? Я полагал, что у него столько пациентов, что он вряд ли может принять кого-либо без долгого ожидания.

— Он лечит мою подругу, — объяснила Марти.

— И могу я спросить, чем она страдает?

— Агорафобией.

— Ужасная вещь.

— Она сломала всю ее жизнь.

— И как у нее дела?

— Доктор Ариман считает, что она на пороге решающих перемен, — ответила Марти.

— Хорошие новости, — сказал Клостерман.

Лучики морщинок вновь разбежались по загорелой коже от уголков глаз, уголки губ раздвинулись точно настолько же, как и минуту назад, но это не была та широкая и победная улыбка, которая обычно не сходила с его лица. На самом деле это была вообще не улыбка, а лишь изменение в его непостижимом облике, напоминающее на сей раз об улыбке статуи Будды — ласковой, но скрывающей больше тайны, чем радости.

Все так же уклончиво он сказал:

— Но если вы увидите, что доктор Ариман не берет новых пациентов, то я знаю замечательного врача, сострадательную и поистине блестящую женщину. Уверен, что она сможет уделить вам внимание. — Он взял историю болезни Марти и ту самую ручку, которой она, по ее словам, могла выбить ему глаз. — Но прежде, чем вести какие-то разговоры о лечении, давайте-ка проведем обследование. Вас ожидают в больнице, в различных отделениях пообещали вставить вас вне очереди в свои графики, как будто вас направили из отделения «Скорой помощи», так что не требуется никаких дополнительных направлений или разрешений. Все результаты будут у меня к пятнице, и тогда мы сможем решить, что делать дальше. К тому времени, пока вы переоденетесь и доберетесь до первого из нужных вам кабинетов, валиум начнет действовать. Если вам потребуется еще успокоительное прежде, чем вы завершите обследование, — у вас есть еще одна доза. У вас есть ко мне еще какие-нибудь вопросы?

Почему вы не любите Марка Аримана? — молча спросил Дасти.

Он не задал этого вопроса вслух. Учитывая его недоверие к большинству теоретиков и экспертов — а оба эти ярлыка Ариман, без сомнения, носил с гордостью — и его уважение к доктору Клостерману, Дасти не смог объяснить это умолчание. Однако вопрос так и остался запертым между его языком и нёбом.

Спустя несколько минут, когда он вместе с Марти пересекал прямоугольную площадку от башни практикующих врачей до башни больницы, Дасти осознал, что его нежелание задать вполне естественный вопрос хотя и было странным, но куда менее озадачивало, чем его же нежелание сообщить доктору Клостерману о том, что он уже позвонил в приемную Аримана, попросил о приеме позднее в этот же самый день и теперь ожидал ответного звонка.

Его внимание привлекло послышавшееся над головой громкое карканье. По небу, как свертки грязного белья, скользили тонкие серые облачка, а под ними, быстро размахивая крыльями, воздух рассекали три жирные черные вороны, время от времени шарахаясь в стороны, как будто выхватывали волокна из мутного гнилого тумана, чтобы строить себе гнезда на кладбище.

По целому ряду причин, одни из которых были совершенно очевидными, а другие — нет, Дасти подумал об Эдгаре По, о вороне с дурной вестью, усевшемся над дверью. Хотя Марти, успокоившаяся под действием валиума, держала его под руку без малейших признаков сопротивления, которое так явно проявлялось прежде, Дасти думал также и о навсегда утраченной невесте По, Линор, и задал себе вопрос: не могло ли «карр» пролетевших ворон в переводе на человеческий язык означать «никогда»?

* * *

В лаборатории гематологии Марти, пока сидела, глядя, как ее кровь медленно заполняет мензурку за мензуркой, болтала с фельдшером, молодым американским вьетнамцем Кенни Фаном. Он ввел иглу в ее вену быстро и совершенно безболезненно.