Ложная слепота

Мы ходим по краю, едва в силах выжить в обычной для этой штуковины среде. Если она начнет сознательно с нами бороться… Не знаю, можем ли мы рисковать.

Четырнадцать минут до апогея, и Аманда Бейтс до сих пор сожалела об этих словах.

За время предыдущих вылазок мы обнаружили двадцать шесть переборок на различных фазах развития. Мы их просвечивали рентгеном. Ультразвуком. Мы наблюдали, как ими заплывают коридоры и как они неторопливо втягиваются обратно в стены. Диафрагма, захлопнувшаяся за спиной у Банды четырех, была совершенно другой породы.

И какова вероятность того, что первая же мембрана на спусковом крючке оказалась оборудована противолазерным отражателем? Мы столкнулись не с обычным проявлением роста «Роршаха». Эта штука предназначалась для нас.

Ловушка…

Вот и еще одна причина для беспокойства. Тринадцать минут до апогея, а Бейтс волновалась из-за жильцов.

Конечно, всякая вылазка квалифицировалась как грабеж со взломом. Ничего не изменилось. Но когда мы отжимали собачку, то считали, что вламываемся на пустую недостроенную дачу. Мы думали, о жильцах можно еще долго не беспокоиться, и не ожидали, что один из них выйдет за полночь отлить и застанет нас. А теперь он скрылся в лабиринте, и следует хорошенько поразмыслить, какой пистолет спрятан у него под подушкой…

Эти перегородки могут сорваться в любой момент. Сколько их там? Они перемещаются или прикованы к одному месту? Мы не можем двигаться дальше, не выяснив этого.

Поначалу Бейтс пребывала в изумлении и восторге оттого, что Сарасти с ней согласился.

Двенадцать минут до апогея. Отсюда, с высоты, куда не доставали помехи, «Тезей» вглядывался в изломанные, перекрученные очертания «Роршаха», не сводя стального взора с крошечной ранки, которую мы прожгли в боку зверя. Палатка-прилипала закрыла ее, точно волдырь; изнутри «чертик» передавал нам картину разворачивающегося опыта в другой перспективе — от первого лица.

— Сэр. Мы знаем, что «Роршах» обитаем. Готовы ли мы рисковать дальше, провоцируя его жителей? Готовы ли мы рискнуть их жизнями?

Сарасти не то чтобы посмотрел на нее и не то чтобы ответил. Но если бы ответил, то фразой в духе «не понимаю, как такое мясо доживает до взрослых лет».

Одиннадцать минут до апогея, и Аманда Бейтс сожалела — не в первый раз, — что экспедиция находится не под военной юрисдикцией.

Прежде чем приступить к опытам, мы дождались максимального отдаления. «Роршах» может воспринять наши действия как враждебные, согласился Сарасти без всяких следов иронии в голосе. Сейчас вампир стоял перед нами, глядя, как разворачивается на столешнице изображение. Блики отражались в его глазах, не до конца скрывая глубокий блеск зрачков.

Десять минут до апогея. Сьюзен Джеймс мечтала, чтобы Каннингем затушил свою долбаную сигарету. Дым вонял, втягиваясь в вентиляцию, и никакой необходимости в нем не было. Всего лишь манерный анахронизм, способ привлечь внимание; если ему требовался никотин, пластырь подавил бы судороги столь же легко, только без дыма и запаха.

Но лингвист думала не только о курении. Она размышляла о том, зачем Каннингема в начале вахты вызвал к себе Сарасти и почему биолог после этого так странно на нее поглядывал. Меня это тоже интересовало. Пробежавшись по меткам времени в КонСенсусе, я обнаружил, что в тот же самый момент кто-то заглядывал в ее историю болезни. Я проверил данные, позволил образам поболтаться в черепе; сориентировался на повышенный уровень окситоцина как вероятную причину разноса. Вероятность того, что Джеймс стала, на вкус Сарасти, слишком доверчива, — восемьдесят два процента.

Понятия не имею, как я это подсчитал. И никогда не имел.

Девять минут до апогея.

Пока «Роршах» не потерял из-за нас и пары молекул воздуха. Сейчас все изменится. Картинка базового лагеря разделилась, точно бактерия: одно окошко теперь показывало палатку-ракушку, другое — широкоугольную панораму поверхности вокруг нее с тактическими диаграммами.

Восемь минут до апогея. Сарасти выдернул пробку.

Внизу, на «Роршахе», наша палатка лопнула, как жук под каблуком. Из раны хлестнул гейзер; по краям его бушевала пурга, вывязывая заряженные кружева снега. Атмосфера рвалась в вакуум, рассеивалась, застывала. Космос вокруг базового лагеря наполнили искры. Это казалось почти прекрасным.

Вот только не Бейтс. Она наблюдала за кровоточащей раной, и лицо ее было не выразительней, чем у Каннингема, только челюсть свело столбняком. Взгляд бегал от одного окошка к другому, высматривая существ, задыхающихся в тени.

«Роршах» дернулся.

Вздрогнули колоссальные вены и артерии; по ветвям прокатилась волна сотрясения. Эпицентр начал изворачиваться: огромный кусок пробитого отростка вращался вдоль своей оси. По оконечностям поворачивающегося участка, там, где он касался неподвижной части «Роршаха», пролегли морщины; там материал размягчался тянучкой и стягивался, словно кто-то перекручивал длинный воздушный шар, превращая его в низку сарделек.

Сарасти пощелкал глоткой. Кошки порой так делают, заметив птицу за оконным стеклом.