Ложные надежды

— Так много факторов, которые не всегда можно предугадать, — этим почти интимным полушёпотом в тёпло-янтарном свете подъезда меня насквозь пробирает трепетом, уже не внешней дрожью, а внутренней, контролировать которую совсем не под силу. Подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками, сжимаюсь в комок, тщательно вслушиваясь в каждое следующее его слово: — Взбесившийся из-за увольнения по статье менеджер всадил в живот Байрамова-старшего восемь пуль. Прямо на глазах у опешившей охраны. А мой отец как-то затеял очень смелую игру с представителями нашей власти. Он тогда только начинал вступать в управление компанией и решил, что море будет по колено. Как итог — теракт на выставке достижений военной техники, приуроченной к Дню Победы. Ты наверняка ведь помнишь о том случае.

Киваю, задерживая дыхание в ожидании продолжения. Мало кто не помнит случившееся пять лет назад: завал в стеклянно-блочном павильоне разбирали неделю, доставая из-под обломков чудом уцелевших людей и больше двадцати трупов.

— Они метили в него. А он в последний момент отправил туда меня. Высокие родственные отношения, — он рассказывает об этом так легко, отстранённо, без единой эмоции, и от этого мне становится ещё страшнее. Сердце снова достигает той скорости, с которой ожидало приближение чужого топота, и мне хочется спрятаться от боли и обиды.

Ты ведь знала обо всём этом, Ксюша? Ты не могла не знать. И врала мне так открыто, так изысканно и нагло даже для самой себя.

— Мне, наверное, повезло: Глеб заметил что-то в самый последний момент. Тогда он ещё выполнял роль кого-то вроде моего телохранителя. Я успел уйти, он нет. Остался под завалом на целые сутки, так что у Дианы есть очень веские причины меня ненавидеть. И не только у неё, не правда ли, Ма-шень-ка? — его кривую ухмылку хочется стереть с лица звонкой пощёчиной, согнать едким ответом, сожрать вместе с чётко очерченными губами, вгрызаясь в них своими зубами и жадно облизывая языком. Но я делаю то, что умею лучше всего: хмурюсь и молчу, запрещая себе испытывать то, что непременно влечёт к падению.

Жалость.

Привязанность. Жалость. Доверие.

Три чувства, которые мне хочется навсегда выдрать из своего сердца.

— Мой дед умер в тот же день. От инфаркта. Думал, что отец был там и не смог ему дозвониться. А тот просто не подумал, что надо бы предупредить.

— Очень символично: умереть от равнодушия самого близкого человека, а не от ненависти своего врага.

— Символично? — переспрашивает Кирилл, развернувшись ко мне и не отводя задумчивого, пристального взгляда, словно вытягивающего из меня наружу длинную, плотную и ровную нить мыслей.

— Символично, — киваю и сама еле улыбаюсь уголками губ, запоздало понимая, что нормальной реакцией на услышанный рассказ стало бы вовсе не это циничное определение.

Меня впервые бросает в жар от смущения, незнакомого ранее чувства стыда за то, что сказала что-то не то. Неправильное, бездушное, отрешённое. Не такое, как следовало бы.

Почему именно сейчас мне на это не плевать?

— Пожалуй, — соглашается Кирилл и губы его тоже дёргаются в мимолётной улыбке.

На улице уже давно тихо, а время перевалило за полночь. Следовало бы подняться и, не теряя больше ни минуты, вернуться домой, закрыться в нашей с Ксюшей спальне, упасть на кровать и постараться заснуть. Чтобы завтра выбросить из головы все события слишком тяжёлого дня, долгие часы молчания, настолько важные минуты разговоров, запретные, — а от того ещё более желанные, — прикосновения.

Но никто из нас не уходит, не шевелится, не ломает повисшую невесомой и хрупкой хрустальной завесой тишину. Мир приходит в равновесие, зависает на тонкой грани гармонии и дарит столь редкое чувство, напоминающее счастье. Свободу от прошлого и будущего, спокойствие в настоящем; смешное, — учитывая все предшествующие события, — ощущение, что именно сейчас я нахожусь на своём месте, там, где должна быть.

— Сиди пока здесь, — мне так хорошо в этой мягкой и уютной эйфории, что ни находится сил не то, чтобы противиться его словам, а даже просто уточнить, куда он собрался. Взгляд следит за тем, как он подходит к двери, ещё раз прислушивается и после уверенно выскальзывает наружу. Тревога мелькает на пару мгновений, когда дверь медленно и со скрипом закрывается за ним, нарастает те пару минут, что мне приходится просидеть в подъезде одной, зябко ёжась от внезапно ощутимого холода, и испаряется только после сигнала домофона. — Всё чисто, пойдём.

Зайцев собран и сосредоточен, как обычно, и я позволяю себе ещё одну слабость и мысленно восхищаюсь им, его выдержкой и хладнокровием, пусть ради них наверняка пришлось пожертвовать чувствами многих людей, помимо сестёр Соколовых.