Ложные надежды

— Осталась в твоей сраной квартире, — довольно ухмыляется он и вальяжно откидывается на спинку дивана, вопреки моим ожиданиям заметно расслабляясь. — У меня к тебе деловое предложение, Ма-шень-ка.

Мы встречаемся взглядами и я не выдерживаю даже пары секунд, отворачиваюсь и недовольно морщусь.

Его глаза были похожи на опустевший лес: иссохшие коричневые стволы деревьев, плотно сплетавшиеся тёмно-зелёные кроны и пятна угрюмо-серого неба, пробирающиеся сквозь осыпавшуюся листву. Безжизненные, мрачные, отражающие одиночество и безнадёжность. А теперь там, среди хвойной подстилки, кто-то оставил слабо тлеющие угольки, грозящие обернуться настоящим пожаром.

Чувствую быстрый, острый укол в области сердца. Наверное, мне просто обидно, что кто-то нашёл способ оживить его, а мою сестру уже ничего не сможет вернуть к жизни.

Сегодня ровно десять лет с того вечера, как его привели к нам в дом. И мы с ним оба помним об этом, хотя, по правде, не должны бы.

— Извини, но приютить тебя ещё на полгода я не смогу. У нас в общежитии с этим очень строго.

— И не стыдно тебе, Машенька? — качает он головой, еле сдерживая смех. — Я покупал тебе одной трёхместную комнату с расчётом на будущее гостеприимство. Ты ведь не думала, правда, что всё это лишь твоё внезапно появившееся везение? Перевод в хороший ВУЗ, общежитие и отличная стипендия, толпа учеников у внезапно решившей заняться репетиторством студентки и, конечно же, работа в огромной компании с завидным даже для опытных специалистов окладом.

Я держусь. Балансирую на невидимой нити собственного терпения, опасно раскачивающейся по сторонам по мере того, как приходит полное осознание его слов. И все бессонные ночи с кружкой остывшего кофе, не проходящее нервное напряжение с искусанными в кровь губами, страх не справиться, переходящий в паранойю и выжирающий меня изнутри чувством приближающегося провала — они тускнеют, размываются, плавятся как мираж и исчезают навсегда, будто никогда и не было.

За меня просто всё сделали. Всё купили.

— А почему не МГУ, Кирилл? Денег не хватило? Или связей? — разыгрываю по-детски наивное любопытство и даже пытаюсь улыбнуться ему в ответ, кривя губы в оскале, от которого с непривычки сводит мышцы на лице.

— Решил, что у тебя мозгов не хватит, — я цепляюсь за нотки его раздражения, беру их след и бегу по пятам, загоняя в ловушку как стая гончих молодую и неопытную лису. Я помню все его слабые места, которые так хотелось исцелить тогда и которые готова беспощадно раздирать до смертельной раны сейчас.

— Щедростью отца ты распоряжаешься очень нерационально, — заключаю я и не могу сдержать искренней улыбки, когда его челюсть резко сжимается, — кажется, слышу даже как клацнули от злости зубы, — и на шее начинает пульсировать тонкая извилистая змейка вздувшейся вены.

Я так убеждала себя, что мне нужно его бояться, опасаться новой встречи, что он действительно опасен. Но теперь не чувствую ни капли страха, безрассудно провоцирую, отчего-то до зудящей боли в груди желая, чтобы он действительно сделал уже что-нибудь серьёзное и ужасное, а не прикрывался пустой болтовнёй.

— Мне нужно, чтобы ты достала мне кое-какую информацию из вашей бухгалтерии. Чтобы получить её, придётся влезть в общую систему компании и выкрасть данные. Сама ты этого сделать никогда не сможешь, поэтому я нашёл человека, который научит, объяснит и поможет. Тебе останется просто воспользоваться алгоритмом. Вопросы? — холодно изрекает Кирилл, не сводя с меня глаз.

— У меня очень много вопросов, — киваю и улыбаюсь в ответ на его попытки сохранять самообладание. Хочется вывести его из себя, довести до бешенства и неконтролируемой ярости, потому что именно так он станет уязвимым. Таким, как прежде. — И первый из них: не пойти ли тебе нахер, Кирилл?

Вижу, как он дёргается. Как раздуваются крылья носа, как сужаются от злости глаза и напрягаются скулы. А потом в один миг всё меняется, и его лицо вновь возвращает себе расслабленное и спокойное выражение, словно кто-то быстро лопнул надувшийся мыльный пузырь ярости.

Такое самообладание должно бы меня расстроить, но вызывает восторг и уважение.

— А Глеб говорил, что ты паинька и тихоня, — усмехается Зайцев под тихий смешок со стороны своего подчинённого. Мне же на Глеба смотреть совсем не хочется, хотя особенной обиды к нему не чувствую — он выполнял свою работу и делал это очень хорошо, усыпив бдительность, не подпустив к себе близко, зато досконально узнав обо мне всё необходимое.

Дура ты, Маша. Думала, что стала самостоятельной сильной личностью, а оказалась наивной деревенской лохушкой, которую обвели вокруг пальца.

— Мне Глеб тоже много что говорил, — морщусь и вслед за ним откидываюсь на спинку дивана, скрещиваю руки на груди, еле сдерживая желание закрыть глаза. Всё это так некстати. И этот тяжёлый, бесконечный день добивает меня каждой своей минутой.