Ложные надежды

— Уверен, — бросаю раздражённо, потому что уверенности в чём-либо во мне ноль целых, одна десятая процента, и та приходится на несущественную чушь. — Я наберу тебе, как буду выезжать обратно. Сейчас есть дела.

Измайлов хмыкает и отключается, а я торможу около небольшого пролеска и выпускаю пса побегать. Сам же обтираю спиной откровенно грязный бок машины и закуриваю — впервые за этот длинный, смурной, неправильный и странный день. Впускаю в себя никотиновую горечь и позволяю ей щедро растекаться по рту, сползать вниз по глотке и заполнять лёгкие, в которых и прежде стояло плотной смолой непонятное тепло.

То ли тлеют угли ложных надежд, готовые воспламениться от дуновения холодного северного ветра — Питерской дрянной погоды или равнодушия во взгляде льдисто-голубых глаз, — и спалить меня за мгновение. То ли греет уставшую от одиночества душу скорая встреча с той, кого и просто видеть напротив — уже счастье.

Обещаю себе, что эта передышка на сегодня последняя. И хотя бы это обещание выполняю, и быстро проезжаю оставшееся расстояние, отвлекаясь на снова нормально работающее радио и какие-то бессмысленные замечания своенравному щенку, игнорирующему все мои просьбы с тем же поразительным упрямством, что и Маша парой лет раньше.

Серебристая точка маячка светится прямо поверх здания, которое занимает благотворительный фонд Валайтиса. Паркуюсь в нескольких метрах от центрального входа, стараясь не думать о том, что до конца её рабочего дня ещё больше трёх часов: кажется, готов каменным изваянием сидеть на месте и отсчитывать секунды, приближающие меня к ней.

Будто стремительно лечу к палящему солнцу, настолько прекрасному и при этом смертоносному. Всё внутри трескается. Дрожит. Осыпается от манящего жара.

Упираюсь лбом в руль и считаю до десяти, напоминая себе, что готовился к этому моменту слишком долго.

Раз. Планировал поездку за ней последние три месяца из тех девяти, что прошли с нашей последней сумасшедшей встречи и болезненного расставания.

Два. Оттягивал целых десять дней, мучаясь от чужого крика, позволяя сомнениям и страхам жрать своё тело заживо, когда как в ней видел спасение от всех своих кошмаров наяву.

Три. Долго спорил сам с собой, ломал свой эгоизм и садил под замок сладко-дурманящие мысли о том, что она моя, только моя, и ничья больше.

Четыре. Твердил, что смогу принять любой её ответ, смириться с любым решением, дать ей то право выбора, которого никогда прежде не доставалось.

А на пять меня заставляет вздрогнуть и поднять голову вдруг тявкнувший пёс. И тяжёлая, вычурная дверь из тёмного дерева распахивается прямо на моих глазах, выпуская из здания фонда взбудораженную и запыхавшуюся Машу, изменившую своей привычной степенности и размеренности.

Кажется, она и вовсе изменилась. Распустилась великолепным, диковинной красоты цветком, чей тонкий сладкий запах ощущаю даже на расстоянии, в первую же секунду, как выскакиваю из машины ей навстречу.

Мы оба останавливаемся, замираем в нерешительности, сканируем друг друга взглядом. Долго, пристально, так жадно и голодно, что у меня перехватывает дыхание и бросает в жар.

Она выбежала на улицу в одном лишь тонком, светлом платье — слишком опрометчиво для прохладной майской погоды. И теперь еле заметно мнёт пальцами подол, наверняка думая с досадой, насколько это становится очевидным: Маша Соколова ждала меня.

Несмотря ни на что, ждала каждую минуту, пока я сомневался и тянул.

— У тебя собака? — спрашивает она удивлённо, а я оглядываюсь назад и тихо чертыхаюсь, увидев торчащую из-за распахнутой двери мордаху пса, деловито расположившегося на водительском сидении.

— Вроде того, — пожимаю плечами как-то виновато, чувствуя себя полным дураком при мысли о том, что начну рассказывать ей, как подцепил нестандартного попутчика на заправке. Но внутренняя потребность как-то оправдать собственные слабости берёт верх, и подталкивает сказать ещё хоть что-нибудь. — Не успел даже придумать ему кличку, хотел ограничиться простым «Пёс». Но теперь мне кажется, что это отвратительная идея.

— Довольно… сомнительная, — кивает в ответ, и уголки её губ на несколько особенно волшебных мгновений взлетают вверх, сбивая планету с оси и вызывая мощное землетрясение, от которого асфальт под моими ногами трясётся и раскачивается по широкой амплитуде.

Это взрыв, вспышка, конец света. Ебучий судный день, пережить который я уже и не надеюсь.

Смотрю на неё, как на чудо света. На спустившееся прямиком с небес божество. На квинтэссенцию всего самого счастливого, хорошего, искреннего, что было за убогие тридцать лет моей жизни. И внутри всё заходится от смеха над самим собой, своими наивными рассуждениями и нереально-благородными намерениями.

Никогда я тебя не отпущу, Маша. Не приму никакой отказ. Не дам тебе этого блядского выбора, пока есть хоть один шанс, что он будет не в мою пользу.

— Поехали домой? — выпаливаю быстрее, чем успеваю осмыслить свои слова. Вижу, как она одёргивает себя и хмурится, напрягается, замечая мои импульсивные, поспешные, отчаянные шаги вперёд.