Ложные надежды

И мне снова было тринадцать, и я снова не понимала, что происходит и как с этим жить.

— Расскажешь, что тогда произошло у вас с Кириллом? Честность за честность, — предложение Глеба звучит настолько заманчиво, что я не раздумывая согласно киваю.

Глеб — не Зайцев. Соврать ему о чём угодно мне ничего не стоит.

— Он грубо запихнул меня в машину, наорал, запугал и выбросил прямо на обочине. В целом, достаточно, чтобы считать его мудаком.

— Я говорю не об этом, Маша. Что случилось ещё тогда, перед его отъездом в Москву? — голос Глеба льётся липкой приторной сгущёнкой, от сладости которой у меня сводит лицо. Ресницы хлопают часто, глаза широко распахиваются и округляются, рот чуть приоткрывается, — всё говорит о том, что я понятия не имею, про что он сейчас говорит.

Кирилл ведь не мог ему всё рассказать? Даже если помнит, он бы не рассказал. Скорее вычеркнул бы ту ночь из своего прошлого, как пытаюсь сделать это я.

— С чего ты взял, что что-то случилось? — ни единой эмоции, усталый взгляд следит за переходящими через дорогу людьми, и только пальцы крепче вжимаются в ткань пальто ровно над тем самым местом, где в кармане юбки лежит ключ от чужой машины и маленькое светлое пёрышко с коричневым пятном.

— Догадываюсь, что между вами что-то было, — без стеснения озвучивает он, своей откровенностью загоняя меня в тупик. Там, за чередой неправильных поворотов и сомнительных закоулков, вырастает прямо из-под земли высокая стена с огромной надписью ПРАВДА, и бежать становится некуда.

Но и сдаваться ещё слишком рано. Больно. Неправильно.

— Когда он уезжал в Москву, мне было тринадцать, а ему — восемнадцать. Что у нас могло быть? — я смотрю Глебу прямо в лицо, теперь уже сама ожидая его ответа. Блеф. Ложь. Вот в чём мне удалось значительно продвинуться за последние десять лет.

— Показания сходятся один в один. Удивительно, — ухмыляется он, радостно потирая руки, — знаешь, что это значит? Когда все свидетели по одному делу говорят одно и то же одинаковыми словами?

— Что это правда?

— Что они в сговоре и замешаны в преступлении, — поясняет Глеб и укоризненно качает головой, когда я недовольно фыркаю от такой наглости.

Становится тепло и почти уютно. Мягко, хорошо и спокойно, как в своей кровати под тёплым одеялом, когда нега подступающего сна уже утягивает тело в пушистую невесомость. Потому что он не знает.

— Ты хотел мне что-то рассказать, — напоминаю спустя некоторое время, не особенно рассчитывая на откровенность. Скорее на очередные попытки так или иначе доказать мне, что Зайцев на самом деле не такая сволочь, какой намеренно выставляет себя перед всеми.

Вообще-то я и сама это знаю. Под его продуманным и тщательно поддерживаемым амплуа кроется нечто ещё более тёмное и страшное, неконтролируемое и разрушительное, несущее смерть. Холодный, мрачный, гиблый лес в его глазах — как отражение души.

— Нет, Маш, это ты хотела от меня что-то услышать, — Глеб издевается надо мной с упоением, заранее отыгрываясь за то, что вынужден, — очень сильно хочет, — мне рассказать. Он как никто другой умеет уходить от прямых ответов, переводить тему или давать такие подсказки, после которых возникает ещё больше вопросов.

Глеб не говорит «нет». Не опускается до элементарного «не знаю» и не пачкается о дешёвое «не скажу». Он шутит, заботится о твоём настроении и самочувствии, проявляет понимание и даже оказывает поддержку. Уточняет, что именно тебе хочется узнать, расспрашивает почему и с усмешкой интересуется, что ты будешь делать с этим. А потом отвлекается на важный звонок, отходит по делам, уезжает домой, — оставляя тебя наедине с правдой, так и повисшей где-то внутри облачка от его сигарет и испаряющейся вместе с ним же.

И я из раза в раз чувствую себя обманутой. Но как же умело, умно и красиво обманутой, чёрт побери!

— Ты ведь догадываешься, что Кирилл хочет отобрать власть над компанией у своего отца?

— Догадываюсь, — киваю почти отрешённо, а сама вспоминаю недавний ночной разговор и думаю о том, что власть практически ничто в сравнении с жизнью, хотя многие бы со мной не согласились. А Зайцев наверняка хотел бы отнять у своего отца вообще всё, что только сможет. Медленно, планомерно, безжалостно. Может быть, даже растянуть удовольствие на долгие-долгие годы, чтобы свести счёты за всё то время, которое его мать угасала в нищете и страданиях.

Это очень в духе Кирилла: не совершать никаких импульсивных действий, не торопить события и следовать плану. Холодный, расчётливый и изворотливый, как змея, он и десять лет назад был способен затаиться и терпеливо выжидать, когда жертва сама опрометчиво подойдёт слишком близко, и только тогда совершал рывок вперёд.

Укус — и смертоносный яд растекается по венам, жжёт и терзает, причиняет невыносимую боль. И стоит только этой боли ослабеть, почти утихнуть, забыться, как тело ослабевает и немеет, перестаёт сопротивляться хладнокровному гаду, который постепенно обвивает, оплетает своими удушающими объятиями и стискивает крепко, сильно, до ломающихся костей и лопающихся органов.