Ложные надежды

И я задыхаюсь от отчаяния и плачу кровавыми слезами. Рвусь и сопротивляюсь, пока силы окончательно не покидают. Вслушиваюсь в шёпот колышущейся под ветром травы, жду спасение: знакомый шёпот, решительное прикосновение, родной запах, кисло-горький вкус. И не получаю ничего, проваливаясь в бездну собственной рвущей боли.

Первым делом подскакиваю с кровати, чтобы прикрыть случайно оставленную открытой форточку. Разбитая и растерянная, привычно бреду в сторону приглушённого света, тонкой стрелкой устремляющегося по полу к кухонной двери. Обхватываю себя руками, почти что нежно поглаживаю собственные дрожащие от холода (от страха, от волнения, от пугающего одиночества) плечи.

Знаю, что он будет там. Что бы не происходило вечером, мы снова встретимся глубокой ночью за одним столом: я — после кошмарного сна, он — перед кошмарной реальностью. Это время негласного перемирия, которое почему-то изо дня в день становится жизненно необходимо нам обоим. Время, когда можно сбежать от прошлого и не думать о будущем, не ждать ножа в спину и даже пить ненавистно-любимый кофе из одной кружки, пока никто не видит.

Только сегодня всё оказывается совсем по-другому, и я мнусь на пороге, комично топчусь в дверном проёме, то делая шаг вперёд, то разворачиваясь, чтобы уйти обратно.

Кирилл спит, уперевшись лбом в согнутый локоть. Обтянутые тёмно-синей рубашкой плечи чуть приподнимаются на вдохе и резко опускаются, длинные пальцы свободной руки нервно дёргаются, почти сжимаются в кулак. Извилистая нитка шрама пылает алым заревом, словно сквозь неё вот-вот прорвётся бушующий внутри пожар.

И я ухожу. Минуту, две, пять. Возвращаюсь в спальню, скручиваюсь калачиком на взмокшей постели, укутываюсь в одеяло, чтобы торчал только кончик носа, трясусь от того, как ледяной воздух комнаты царапает кожу под ставшей колом футболкой. Но это всё — в мыслях.

А на самом деле я замираю на расстоянии вытянутой руки от разделяющего нас стола и сосредоточенно смотрю, отмечаю каждую маленькую деталь. Сравниваю. Убеждаюсь в том, что помню всё удивительно подробно, будто и не прошло столько лет.

Те же волосы, чуть взъерошенными густыми каштановыми волнами обрамляющие лицо. Непослушные, отливающие синевой из-за включенного экрана ноутбука. Только короче, чем раньше — теперь нет необходимости продирать их, спутавшиеся и растрепавшиеся от ветра, пальцами. Те же руки, сильные и жилистые, с выступающими на предплечьях венами, которых стало ещё больше, с худощавыми ладонями и торчащими косточками. То же странное ощущение, словно только коснись его кожи — и затянет смогом, утащит в непроходимую чащу, накроет холодом с головой и погубит, непременно погубит все жалкие остатки живого у меня внутри.

И я очень хочу протянуть руку и сделать это. Прикоснуться самыми кончиками пальцев. Еле-еле. Почти незаметно. Только на одно мгновение.

Он вздрагивает, дёргается испуганно, поднимает на меня растерянный взгляд и застаёт с поличным, прямо на месте запланированного преступления. С поднятой дрожащей рукой, которую мне только и хватает сил тут же убрать себе за спину. А вот глаза отвести не выходит: мы продолжаем смотреть друг на друга, и немая сцена затягивается до неприличия, перейдя тот шаткий рубеж, в течение которого наше молчание ещё можно было счесть нормальным.

— В гостиной есть ещё одно спальное место, — сама не знаю, как мне удаётся первой сбросить с себя сумрачное наваждение и произнести это уверенно и спокойно. Потому что под кожей у меня бушует океан, встают на дыбы и пенятся огромные волны, неистово клокочут толщи тревожной тёмной воды, от которых пошатывается всё тело.

И я сажусь. Падаю на стул, не выдерживая собственного веса, цепляюсь пальцами за ноутбук, ещё наивно пытаясь что-то показать, доказать, не выдать себя с потрохами, хотя знаю ведь — всё и так уже давно понятно.

— Я шёл к своей цели слишком долго, чтобы теперь тратить драгоценное время на сон, — отвечает он таким тоном, словно обвиняет в том, что я сама не догадалась до настолько очевидного факта. — Тебе ведь должно быть это знакомо.

Кирилл часто моргает, трёт глаза и выглядит поразительно беспомощным, и ощущение это только усиливается по мере того, как он пытается огрызаться и вернуть себе прежний вид безоговорочного хозяина ситуации. Мне не помогает думать о работе, не спасает быстрый щипок в области запястья, не пугает его прямой откровенный взгляд. Губы сами собой растягиваются в улыбке, замечая которую он смущается и злится.

Это оказывается сильнее меня. Сильнее желания что-то ему доказать и отомстить за то, что когда-то он стал значить намного больше, чем я хотела бы допустить. Сильнее нашего противостояния, в котором победитель становился проигравшим, а сдаться — не значило отступить. Сильнее всех клятв, что я произносила про себя, пока закапывали гроб с прахом моей сестры внутри.

Чёрт с тобой, Кирилл. Сегодня я сама выброшу белый флаг, чтобы пережить эту ночь.

Я поднимаюсь с дурацкой, ненужной, нагло подброшенной мне кем-то улыбкой, подхватываю со стола нашу кружку и молча иду варить кофе.

* * *