Ложный вакуум

– Не спорю, дорогая, – ответил Клайд, перевернувшись на бок. Его глаза были закрыты, и лицо выглядело бледной маской, источающей зловещее свечение в окутывающем всё полумраке. Клайд, задыхаясь, продолжал: – Солнце. Тёплое солнце. И пляж. Сколько в Италии руин… боже, сколько там руин… дома старые, из глины, эти деревеньки, в какую не зайдёшь, будто оказался не в этом столетии… боже… оказаться бы сейчас на пляжу… Бонни, сколько у тебя?

Откинув барабан, Бонни пересчитала патроны: один, два, три… четыре… пять… Она вставила барабан обратно и опустила руку со "смит-и-вессоном" на живот.

– Пять.

Клайд вытащил из-под туловища правую руку и попытался дотянуться ею до лежащего поблизости "кольта". Пальцы несколько раз коснулись рукояти, но тело слишком ослабло, и Клайд прекратил это. Он что-то пробормотал под нос. Бонни заметила, как у Клайда заблестели скулы – слёзы сами собой тонкой струйкой лились из глаз, будто плакала сама душа, отчаявшаяся в теле.

– Бонни… подойди, пожалуйста…

Она отложила револьвер и потянулась к Клайду. Голова закружилась сильнее; внутри вдруг всё опустело, будто в следующую секунду Бонни вывернет наизнанку. Она удерживала равновесие до последнего, пока просто не легла рядом с Клайдом. Стало необычайно легко; Бонни показалось, что промозглая тьма отступила от них, и вновь в воздухе ожила теплота, которая пьянила их в минуты любви. Приподнявшись на локтях, Бонни подползла к Клайду и обняла его. Сорочка и пиджак была липкими от крови; в нос ударил кисловатый запах, смешанный с запахом дерьма и мочи.

– Господи, Клайд, – проговорила Бонни, гладя ладонью лоб и щёки Клайда, смотря в его глаза – всё более мутные, более глубокие – как две буровые скважины, откуда глядит на мир кромешная и вечная чернота.

Она почувствовала, как он гладит её по спине.

– Мы должны застрелиться. Мы не можем сдаться…

– Не говори глупостей, Клайд! – Слёзы смешались с криком, со слюной, которая заполнила рот. Бонни громко шмыгнула и оттёрла слёзы. – Умоляю, не надо! Я боюсь, Клайд! Я боюсь умирать! Боюсь умирать!

Она зарылась лицом в окровавленный жилет и снова зарыдала. Пальцы впились в его ещё горячую плоть, они комкали и терзали ворот пиджака, ногти впивались в кожу.

– Бонии… Бонни, глупышка, послушай меня… федералы будут здесь с минуты на минуту… они перестреляют нас к чёртовой матери. Я не хочу, чтобы меня застрелил коп. Если и отправляться в ад, то не от руки легавого. Бонни, да меня пристрелят, как животное! Понимаешь ты!

– Клайд, Клайд!

Бонни приблизилась к нему. Она начала шептать ему в ухо, быстро и невнятно, будто торопясь произнести молитву:

– Клайд, Клайд… нас не пристрелят, обещаю. Мы смотаемся отсюда. Мы выживем, Клайд, клянусь. Клайд, дорогой, не надо так говорить, прошу тебя, не надо. Я люблю тебя, Клайд. Мы ещё будем друг друга любить. Мы уедем, убежим… В Швейцарию, как ты хотел. В Швейцарию, Клайд…

Лицо Клайда скривилось от очередного приступа. Вспухли жилы на шее, и с синих, как от мороза, губ, сорвался протяжный стон, нечеловеческий, невыносимый. Сквозь боль Клайд закричал:

– Дура!

Вскочив, как от удара, Бонни отпрянула от Клайда. К глазам подступила багровая пелена. Бонни поднялась на ноги и подошла к окну. Заскрипели доски, изъеденные и изуродованные временем. Идеальной обителью вечности казалась распространившаяся по всему горизонту степь. Земля и ночь сомкнулись в едином существе, и существо это было пронизано древним зовом, который манил каждую неспящую душу причаститься к великому единству; этим желанием исполнилось и сердце Бонни, желание крепло в той мере, пока она всматривалась в самую сердцевину ночи: там обитал покой, там не было слышно ни выстрелов, ни криков, и любовь бессмертна, как бессмертен бог. Среди этой ночи они будут с Клайдом, будут вечно предаваться любви.

– Бонни, – раздался позади голос Клайда, – в последний раз прошу тебя.

Голос Бонни прозвучал слабо, словно она вот-вот провалится в сон:

– Нет, Клайд.

Разбитое окно смотрело на Бонни отражениями измождённого, худого лица, и глаза ярко блестели, как драгоценные камни. Казалось, пространство по ту сторону стен не могло смотреть на человека иначе, как через отражения – осколками они рассыпаны по земле и в разнобой голосят под самым небосводом.

Раздался шум, захрипела чья-то глотка, словно её только что полоснули ножом; Бонни пришла в себя и резко обернулась.

Клайд дотянулся до «кольта» и уже приставил дуло к виску. Палец никак не мог нажать на крючок. Клайд схватился за рукоять двумя руками. Его лик озарила безумная улыбка, бледная кожа высветила гнилые впадины в дёснах и остатки обломанных зубов; глубоко в горле клокотала кровь. Бонни резко подскочила к Клайду, как раздался гром; яркой вспышкой темнота вздохнула и на несколько мгновений перестала дышать. В комнате воцарилось безмолвие. Бонни, не смея пошевелиться, вглядывалась в темень, пока глаза не стали различать очертания тела – как оно вырисовывается густыми, томными мазками среди полутьмы.