Лубянка, 23

«…Поклон переводчику-другу
(Давно с адресатом знаком),
Ну, как в „эсэспэвские“ дроги
Ты впрягся с другими рядком?
Прошел сквозь рогатки неверья?
Рванул вожделенную дверь?..
(Скажу, a propos, в эту дверь я
Не стану стучаться, поверь!)»

(Примечание: здесь легко можно заметить элементы той самой гордыни и зависти, в коих я честно признавался.)

«…Но, все ж, отведенные лета
Прожить на Парнасе бы мне —
О, нет, не на гребне, а где-то
На скромной совсем вышине;
И нескольких истинных мне бы
Друзей на предгорьях найти —
Таких, что не лезут под небо,
Которым со мной по пути;
Которым не нужно вагона,
Чтоб лавры везти на базар,
Которым милее не гонор,
А скромный, пускай, гонорар…
Прости „психоложский“ мой выверт —
А попросту, может, нытье:
Об этом уж речь не впервые,
И время окончить ее…»

Костя мне отвечал:

«Приветствую дружка Юрашу!
Ты, право, гений и — весьма!
Хочу продлить беседу нашу
Посредством оного письма.
Поскольку ты сбежал на лоно
Природы, в девственную глушь,
С тобой посредством телефона
Не побеседуешь. К тому ж
Меня терзает, как и прежде,
Вся кровожадная родня:
Я на звонки бегу в надежде,
Что кто-то спросит не меня…»

И дальше о том самом вожделенном злачном месте в ЦДЛ:

«…На днях в известном ресторане,
Среди развесистых столов,
Где мед хмельной частенько тянет
Печальный Мишенька Светлов,
Сидел я с Дэзиком косматым
И с неким старым бугаем,
И кислое вино салатом
Закусывали мы втроем,
Как вдруг…»

Позволю себе, заинтриговав читателя, прервать стихотворную часть письма, поскольку дальше речь пойдет о делах давно забытых и сейчас никому не интересных. В прозе же Костя сообщил, что в Гослитиздате Володя Бурич обещал работу для нас обоих (но небольшую), и в «Советском писателе» тоже кое-что обещали (но немного), а в конце похвалил мои шутливые вирши, которые я время от времени присылал ему и кое-кому из общих знакомых, и закончил так: «…ты, мой друг, сатирик и юморист, жаль — дилетантствуешь».

(Я же тем не менее, продолжал и продолжаю это делать, хотя Костя, возможно, был прав. Кстати, он совсем не Костя, а Саша, и фамилия тоже другая, но буду уж называть, как начал.)

А жизнь у Кости-Саши была ой какая нелегкая — причем смолоду. В канун войны с Германией он только-только окончил одесское военное училище, успев по этому случаю сходить вместе с другими юными лейтенантами в знаменитый подвальчик «Гамбринус», как голос Молотова объявил о нападении немцев. Через несколько дней Костя уже принимал участие в бою на границе с Румынией, потом — безуспешная попытка вырваться из танкового окружения в конном строю, а дальше — контузия, плен, из которого удалось вскоре бежать, и длительный путь к своим через оккупированную Украину, закончившийся арестом и допросом в родном особом отделе. Но, все-таки, его не отправили в спецлагерь, а разрешили в конце концов еще повоевать, что он и сделал.

Костя не слишком любил рассказывать о своей военной жизни, и лишь в достаточно преклонном возрасте его потянуло на воспоминания, на какие-то обобщения, и он написал несколько поэм.

Я уже признавался, что начал немного уставать от его неуемного характера, но по-прежнему мы часто виделись и в городе, и когда он с семьей выезжал на дачу, куда я временами возил их самих, а также продукты питания и даже ненадолго оставлял у них Капа — подышать свежим воздухом и поиграть с их детьми. Одна из поездок вспомнилась сейчас, потому что могла окончиться не лучше, если не хуже, чем Костин выход из окружения, и тогда вы лишились бы удовольствия читать эти страницы…