Лубянка, 23

Случилось это летом, на Рязанском шоссе: на полпути к ним на дачу: у моего «москвича» напрочь отказали тормоза… Ну, подумаешь, скажете вы, заехал на «сервис» — прокачали бы, заменили, налили — и окей! Но тогда и слова такого не знали — «сервис» (и «окей», кстати, тоже), автомастерских было кот наплакал — в той, которую я с трудом нашел, ничего сделать не могли, или не захотели, потому что и так загружены под завязку, а много с меня и с моего жалкого «москвичонка» не возьмешь. А может, у них и правда не было тормозной жидкости, колодок, тросиков, шлангов — всего, что нужно для предохранения водителя (и прочих людей) от преждевременной смерти. Разумеется, у меня и в мыслях не было пугать этих громкоголосых мастеровых своей незапланированной гибелью и тем более называть их, а также тех, кто изготавливает и распределяет запасные части к автомашинам, потенциальными убийцами. Только сейчас я осмелел (и обнаглел) настолько, что квалифицирую именно таким образом тогдашнее отношение к нам родного государства в лице его хозяев и исполнителей. А нас — как потенциальные жертвы.

Наверное, всего разумней было оставить где-то машину и возвращаться домой на автобусе, электричке, на такси, которые стоили копейки, а там уже соображать, как выручить своего «Эдика». Но о таком выходе я даже не думал: для чего же тогда наш знаменитый российский «авось»? Ну, подумаешь, действительно, тормоза — они и так держали еле-еле, и у большинства из тех, кто сейчас едут по дороге, наверняка такие же проблемы, как у меня. Или почти такие — если не с тормозами, то с шаровыми опорами, или с резиной. Короче, я продолжил путь и, как догадываетесь, ничего страшного не произошло. Хотя пару раз чуть не врезался в тормозившую передо мной машину и трижды едва не наехал на переходивших дорогу в неположенном месте.

Так чего же, спрашивается, я столько говорю про этот незначительный случай? А вот чего: с его помощью я вывел главную, пожалуй, закономерность нашего с вами бытия: государство в лице власти и множества ее разветвлений привыкло плевать на нас; мы привыкли плевать на самих себя. Плевков столько, что на них ничего не стоит поскользнуться. Я не о жизненных удобствах (впрочем, и о них тоже), я — о жизни и смерти. И на войне этот вселенский авось назывался беззаветной храбростью советского человека, а в мирные дни — самоотверженностью, самоотдачей, отчизнолюбивым порывом. («За родину, за Сталина!..» «Все на целину!..» И так далее.) На самом же деле — завершу свое злобное стариковское ворчание — все это главным образом от ощущения абсолютного сиротства, и космического в том числе…

Мы уже привыкли, что Костя появлялся у нас в доме не один. На этот раз он пришел с худощавым невысоким молодым человеком, у которого была симпатичная внешность, быстрая речь, и он приятно грассировал. (Даже приятней, чем Ленин в кинофильмах о самом себе.) Звали этого парня Семен Сулин. Его отец своими руками готовил Октябрьскую революцию и через два десятка лет после победы был арестован как ее враг и расстрелян. Семену тогда еще не исполнилось семи. Вскоре арестовали и его мать, но не убили — она пригодилась для того, чтобы под охраной пилить лес на Севере, что и делала довольно долго, но, как ни странно, дожила до освобождения и даже вернулась в Москву. Семен не слишком отстал от родителей: его тоже арестовали, дождавшись, когда подрастет и поступит в институт. И поделом, если человека ничему не научила судьба родителей: надо же — с группой таких же умников, как сам, организовали студенческое общество по улучшению социализма! Чтобы вернуть в него ленинские нормы! Много он знал об этих нормах. Зато узнал о других — на лесоповале: сколько стволов обязан свалить за смену.

Впрочем, в отличие от своей матери, ничего страшного о лагере он не рассказывал, даже наоборот: английскому языку там научился с помощью одного из заключенных, подружился с несколькими, с Виталием Гарцем и сейчас дружит, после освобождения. Стихи там писать начал, и прозу тоже. И продолжает это дело — в основном для детей.

Судьба не раздавила его, а, наоборот, закалила. Впрочем, не один он — из тех, кто вернулся из лагерей и кого я знал, — был таким. (Правильно подметил поэт Николай Тихонов: «гвозди бы делать из этих людей…») Семен даже в Союз писателей проник — только не через приемную комиссию, чего столько лет добивался Костя, а через ворота гаража: да, да, после освобождения сдал на водительские права и устроился шофером не куда-нибудь, а в писательский гараж. Самого Михалкова возил! Или кого-то в этом роде… Я смотрел на него и завидовал, но абсолютно белой завистью, честное слово. Смотрел и вспоминал совсем недавние мучения мужа Мили, Григория, не имевшего права после освобождения жить в Москве (и еще в сорока с лишним городах); и такое же положение мужа сестры Мары, Леонида, кого за нарушение этих правил отправили в ссылку в Казахстан. (Все-таки, что бы ни говорили, смерть Сталина принесла что-то хорошее.)