Лубянка, 23

Естественно, Мирону нужна подруга не для афинских ночей и дней, а нечто более спокойное, укоренившееся, отвечающее, к примеру, требованию того английского джентльмена викторианской эпохи, о котором я где-то читал: «Лежи спокойно, — говорил он женщине перед соитием, — и думай о Британии…» Насчет мыслей о Британии, или о Советском Союзе, это можно сразу отбросить. Что же касается рекомендации «лежи спокойно», да не обидится на меня Мирон, она, вполне вероятно, самая приемлемая. И не только для него, но и для большинства людей, наследующих освященные веками устои христианства, а также иудаизма, в которых строго предусматривается лишь одна форма интимного общения — лицом к лицу. (Хотя, позволю себе заметить, поэт Есенин весьма справедливо утверждал, что «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье…».) Эта позиция у христиан носила название «миссионерская», потому что именно ее навязывали когда-то туземцам миссионеры при обращении их в свою веру. Древние иудейские мудрецы-талмудисты (они же «начетчики» — как совсем недавно громогласно обзывали тех, кто поддался провокационным идеям западных псевдоученых, всяких там Менделей — Морганов, по поводу, к примеру, генетики, то есть науки о законах наследственности)… Так вот, древние иудейские мудрецы тоже считали, что «осуществлять интимную близость следует со всей скромностью, и если женщина сверху, а мужчина снизу, то это наглый способ…». Любые отклонения от нормальной позиции, твердили они, ведут к тяжким последствиям… Каким? Пожалуйста: дети рождаются больными, если их родители во время близости «переворачивают столы». (Понимать это можно по-всякому, но не отсюда ли в современном молодежном жаргоне появилось выражение «двигать мебель»?) Продолжаю «страшилку»: дети становятся немыми, если их родители «целуют это место»; глухими — если болтают в это время; и, наконец, слепыми — если их отцы и матери глядят на все это… Глядеть же они должны, согласно закону Вселенной, на то, из чего созданы: мужчина — на землю, женщина — на мужчину. (По-видимому, на его ребро?)

Вот какие премудрости я извлек однажды из старой книжки с картинками, которую взял у приятеля, и сейчас, кстати или некстати, вспомнил кое-что из нее…

Короче говоря, знакомить Мирона нужно — если вообще нужно — не с «гетерами» или «жрицами», а с самыми обыкновенными женщинами… Впрочем, что я мелю?.. Разболтался, расхвастался, как последний мальчишка!.. И чего лезу со своей скорой секс-помощью, как сваха какая-нибудь или, того хуже, сутенер?.. Но я тут же отверг эти определения, напомнив себе, что действую исключительно из дружеского расположения и совершенно бескорыстно. Любопытство же не корысть? Для полной своей реабилитации я вспомнил, как совсем недавно познакомил и женил одного приятеля на весьма красивой своей знакомой, после чего он так ушел в красивую семейную жизнь, что не только не позвал на свадьбу, но перестал звонить, заходить и регулярно брать в долг пятерки без отдачи. А еще — разве не благородно — когда я благословил на брак свою собственную возлюбленную, робко спросившую у меня совета. (После чего, по правде говоря, испытал некоторое облегчение.)

Отвлекшись, наконец, от славословий в собственный адрес, я подумал о Дине, высокой, молодой, неглупой, с длинными ногами и таким же носом; с которой познакомился, когда мой приятель Гурген из «Московского комсомольца» попросил отвезти его к ней — она писала для них какую-то статью о героических строительных буднях, но телефона у нее не было, а жила где-то у черта на куличках — в Химках-Ховрино. Подозреваю, им двигали не только интересы родной газеты, но, так или иначе, Дина показалась мне более подходящей для обстоятельного Мирона, нежели для разбитного краснобая Гургена.

Естественно, возникает вопрос: а что плохого сделала мне Лида, жена Мирона, если я готов способствовать отрыву ее мужа от семьи? Совсем наоборот: Лида была мне очень даже симпатична, я ее жалел и бывал всецело на ее стороне, когда Мирон начинал в моем присутствии резко выговаривать ей. За что? За что угодно — за опоздание домой с работы, за то, что дочь получила не «пятерку», а «четверку»; за то, что сын продолжает мочиться в постель… Однако я чувствовал, дело не в этом: у них нет того, что называют душевной близостью, ему с ней не хорошо, не утешно (как мог бы выразиться В. Даль). И ей с ним тоже. Но я был совершенно уверен: он никогда не оставит семью — из-за детей, из-за налаженного быта, из-за своей порядочности. И потому не считал преступлением помочь ему ненадолго отвлечься — если получится, — и, вполне возможно, он тогда смягчится немного и заново ощутит преимущества семейной жизни и достоинства Лиды. Во всяком случае, мне самому шли во благо недолговечные увлечения… Не панацея, конечно, но лекарственное средство.

Я сообщил Дине, что хочу познакомить ее со своим другом, для чего пригласить… куда, еще не знал, обещал уточнить. Она не возражала…