Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Около полуночи 22 октября 1938 года в московской квартире отца (после переезда с дачи я жил там же) раздался телефонный звонок — главу семьи приглашали на Лубянку. А через некоторое время пожаловали два «разведчика недр» в штатском, но при оружии, правда, в глаза не бросающемся; я его заметил, когда «разведчик» исследовал книжный шкаф на нижнем уровне, для чего опустился на колени. Разумеется, полночные гости предъявили ордер «на производство ареста и обыска Жуковского Семена Борисовича. Бол. Афанасьевский пер., 17а, кв.16.

Народный Комиссар Внутренних, Дел СССР Л. Берия

Начальник Второго Отдела 1-го управления НКВД СССР Попашенко».

Размашистая, карандашом подпись Берии мне запомнилась, хотя, буду искренним, черный цвет карандаша мысленно трансформировался в красный. Что касается второго подписавшего ордер, то на одном из допросов отец показал: «Попашенко выражал недовольство по поводу массовых и необъяснимых с его точки зрения арестов, причем говорил он это под углом зрения перегрузки его отдела работой по арестам и обыскам». (Старший майор гб Иван Попашенко был арестован через две недели, а в начале 1940 г. расстрелян.)

Ордер на арест Жуковского С.Б.

Обыск длился несколько часов. Кабинет они, уходя, опечатали. Перечень взятого «для доставления в Главное Управление Г.Б.» занял 43 пункта, из коих упомяну «книги подлежат изъятию 9 шт. (Бухарина, Сафарова и т. д.)>…трость секретная винтовка (подчеркнуто красным карандашом. — В.Ж.)…патрон к секретной винтовки (так в тексте. — В.Ж.) 2 шт.».

Соблазнительная для следователей трость-винтовка действительно имела место, отец привез ее из Англии, но два патрона были обычными винтовочными, хотя, правда, в ствол они вошли без чрезмерного усилия «разведчика». Но эта бесценная трость на следствии так и не «выстрелила». Более того, ни один из каких бы то ни было «вещдоков» привлечен к делу не был.

Одновременно происходил «личный обыск в здании НКВД». Протокол сохранил 15 наименований, в том числе «записка т. Л.М. Кагановича на имя Жуковского — на 1 листке».

В домашнем кабинете отца имелся сделанный на заказ книжный шкаф во всю стену. Вздумалось оперативникам его отодвинуть.

— Зачем, — удивляется Лена, — что там может быть?

— Ну да, — отвечает оперативник, — туда пушку можно спрятать.

Именно это замечание показалось особенно обидным Лене, когда она позволила себе расплакаться после ухода чекистов:

— Они у нас пушку искали…

Кабинет чекисты опечатали. А еще через две недели была опечатана вся квартира: арестовали и мачеху. Зловещие сургучные печати не испугали жуликов, которые вскоре обворовали безлюдную квартиру.

Двух маленьких детей приютил дед, отец Лены. Правда, хотели добиться ее согласия на отправку детей в приют, но здесь коса нашла на камень.

К своим родственникам отец всегда относился по-братски, причем не только на словах. Они же в создавшемся положении не отдали соответственного долга его детям. Иначе повела себя моя мать. Ряд лет она регулярно помогала малышам. По этому поводу на службе не обошлось без упреков партдеятелей в «связи с семьей арестованного бывшего мужа».

Анкета арестованного

Анкета арестованного. Окончание

Потерять отца, когда тебе тринадцать лет, вообще тяжело, потерять при таких обстоятельствах — тяжелее вдвойне. Временем это не излечивается.

Кинорежиссер Хуциев поставил фильм «Застава Ильича». Там есть такая сцена: сын разговаривает с отцом, убитым на войне, спрашивает совета, как жить дальше. «Сколько тебе лет? — говорит отец. — Двадцать один. — А мне девятнадцать».

Эта сцена возмутила правившего тогда Хрущева. «Не может такого быть!»

Может, Никита Сергеевич.

Настала и моя пора ходить на Кузнецкий мост, 24, справляться о судьбе отца. Ответ был «он у нас», что означало — во внутренней тюрьме, в здании НКВД на Лубянке (и, видимо, в «Сухановке» тож). Помещение, где давали справки, представляло собой плохо освещенную комнату с маленьким окошком в стене, за которым сидел солдат. Чтобы обратиться к нему с вопросом, нужно было простоять в очереди несколько часов.