Лубянская преступная группировка

Пока я сидел, многие помогали моей семье, не только Борис.

– У тебя не было никаких сбережений?

– Да ничего не было. Вообще ничего.

– Ты уехал с женой и сыном, а что с первой семьёй?

– Со старшим сыном и дочкой я в разлуке не по своей воле. Они там, а я здесь. Сейчас я им хотя бы помочь могу. Из Англии это сделать проще, чем из тюрьмы.

Сына забирают в армию. Его мать плачет. Что я могу сказать сыну?..

Вчера в телефонном разговоре дочка попросила дублёнку, а тут случилась оказия: знакомые едут в Москву. Дублёнку нашёл быстро, но возникли проблемы. Какой может быть рост у десятилетней девочки? Её я не видел два года. Купил на вырост. Интересно, сколько ей расти, чтобы стало впору?

А ведь как переживал Путин, выступая по телевизору, что я не плачу первой жене алименты.

– Что, сам Путин говорил об этом на ТВ?

– Да, после того как я выступил на пресс-конференции, ему надо было меня замазать. Он сказал, что к нему обратилась жена одного из участников пресс-конференции. Это моя первая жена Наталья обратилась. Правда, не к нему лично, а к Мадекину, офицеру Управления собственной безопасности, который вёл на меня оперативное дело, собирал компромат. Они сами её вызвали и попросили к ним обратиться.

Зачем было Путину опускаться до такой мелкой лжи? Все прекрасно знали, что я платил.

– Может быть, Путина подвели сотрудники?

– Она же принесла им все квитанции! Их отобрали. И до сих пор не вернули. Директор ФСБ – не пешка, мог бы проверить… Но пойми, у них ничего другого не было!

– Бывшая жена понимала, что, солгав, добивает тебя?

– Да. Но её запугали. Потом она плакала: «Я боюсь, я одинокая женщина, меня пугали». Ведь её даже заставили написать в заявлении: «Если что-то случится со мной и с детьми, прошу винить в этом моего первого мужа». Для чего Федеральной службе безопасности заставлять женщину писать такое?

Простой человеческий стыд потеряли. «Наталья, – говорю, – ты понимаешь, на что они способны? Ты им заранее наводку дала на меня. Ну, дай Бог, не убьют, а покалечат, а виновный уже обозначен…»

– А ещё кого вызывали?

– Кроме уголовников, которых я сажал в тюрьму, таскали на допросы всех моих родственников и родителей жены, многих близких друзей. Искали хоть что-нибудь. Я выиграл два суда у фискальной машины. Много думал об этом в тюрьме. Времени – достаточно. Всю свою семейную историю перебирал в памяти. Какая-то печальная она. Я ведь знаю свою родословную с 1822 года. Кстати, запись этой родословной прокуратура изъяла при обыске. Для чего? Дикари! Вот скажи это английским, французским юристам – обхохочутся.

– Большое, говорят, видится на расстоянии. Или с высоты. А из ямы?

– Я тут по Лондону гулял, видел памятник Оскару Уайльду. На нём цитата: "Все мы сидим в яме, но некоторые из нас видят оттуда звёзды». Так вот, кто не был в тюрьме, тот не знает… что такое звёзды.

– А при чём тут звёзды?

– Летом в камере жарко. Бывают дни, когда температура доходит

до сорока. Дышать нечем. Я добился разрешения проветривать камеру, и нам стали открывать окно на четыре часа в неделю. В конце лета темнеет рано. Мой сокамерник однажды долго смотрел в окно и сказал: «Не видел звёзд на небе три года".

– У тебя были в тюрьме друзья?

– В тюрьме друзей нет. В тюрьме ты один. Если начнёшь искать друзей – погибнешь. Я до этого воевал. Война – страшное дело. Но тюрьма –страшнее. На войне рядом друг, ты чувствуешь его плечо. Вот и вся разница.

Но в тюрьме не надо бояться арестантов. Надо бояться власти.

– Это ты ещё в пятизвёздочной тюрьме был. Для VIP-персон.

– Потом я сидел в Бутырке.

– В общей камере?

– Я был в камере, где сидят бывшие сотрудники милиции, прокуратуры.

– А в Лефортово к тебе подсаживали кого-то?

– Да. В Лефортово я сидел с осуждёнными за самые тяжкие преступления. И никто из них не скрывал, что они – агенты ФСБ внутри камеры, подсадные утки.

– Ну, ты и сам это знал.

– Конечно. Я им говорил, что выйду из тюрьмы и ради интереса возьму почитать их агентурные дела, сейчас, мол, за деньги можно всё… Они стали меня бояться. Потом меня вызвал к себе начальник оперативной части:

– Зачем ты говоришь, что на агентов есть дела? Ты же знаешь, что на внутрикамерных дел нет?

А я знаю, что на внутрикамерника не то что дело обязательно должно быть, а без подписки о сотрудничестве его нельзя использовать как агента.

– Это по закону?

– По приказу ФСБ. Более того, без письменного согласия агента с воли (то есть не осуждённого) нельзя сажать в камеру. А без подписки о сотрудничестве нельзя вербовать внутрикамерника. Там есть и такие, кто с воли садится, а есть, кто уже сидит и его завербовали. Но я не стал спорить с офицером. Он, наверное, думал, что я не знаю ихних порядков.

– И охотно идут на такую работу?

– Кто как. Одно дело гнить в Бутырке, другое – стучать в Лефортово. Тюрьма чистая, аккуратная, вони нет, хотя морально там страшно давят. А тому, кого «разрабатывают», на кого стучат, тяжело везде.

Русская тюрьма не наказывает, а ломает человека. Лефортово – морально. Бутырка – тяжёлыми условиями.