Луч света в тёмном автобусе

Наконец-то из путано-гладкого однообразия резкими и рваными, как будто забивают гвозди, не заботясь вбить их ровно, блок-битами выбивается утяжеленный ремикс «Химикала» – и я в считанные секунды теряю пространственные (верх-низ, что вокруг) и временные (где я, кто-что вообще) координаты.

Очнулся, задыхаясь, вырывая у девушек бутылку: Кати нет. Смотрю, хожу-ищу, шатаясь, – нет нигде!

– Ты Катю ищешь?!.. – орёт мне в ухо, подпрыгивая, миниатюрная Ксюша.

Что-то кричит, пищит, тащит меня с танцпола, чтоб докричаться.

Выглядит так, как будто сопливая nerdy-glassed[3] тянет распоясавшегося чувака в сортир для минета. Вот ещё бычьё со стороны увидит – тут и майка-то уже покраснела – подвалит. По её хватке и голосу я уже чувствую, что и сама она как-то не того…

Дебор, Генон, what’s going on?!.

Тут до меня дошла ещё одна сногсшибательная истина: а ведь они, ещё до водки с пивом, или уже здесь под коктейли, наверняка закинулись ещё чем-то! Не зря же они, блин, тащили за собой Пуха – он-то и снабдил их каким-нибудь копеечным «циклом» или «феном».

Вот fuck, вот the fuck! Распелся: I had too much to dream last night!..

Приземляемся на банкетку в коридоре у сортира. Подлетает Роксана. И они вдвоём орут мне в оба – и так продолбанных до резкой боли! – уха:

– Лёх, ты только не волнуйся, Кате плохо, она в туалете, она сказала тебе сказать, ей очень неудобно, она просила тебе сказать…

– Где она?!. – я вырываюсь и порываюсь прорваться в сортир.

С пятого раза они затаскивают меня опять на банкетку и с десятого убеждают, что волноваться особо нечего – «ну, стошнился человек, с кем не бывает».

Когда я, наконец, успокоился, меня отпустили самого зайти в сортир. В предбаннике на секунду распахнулась дверца в дамское отделение, и вспышкой двадцать пятого кадра предо мной сверкнула – мутно мелькнула живописная сцена «Катя и унитаз», вернее, непосредственно за ней следующая и ещё более живописная: будущая манекенщица на четвереньках в коридоре, слегка подспущенные сзади штаны, спереди, кажется, уже изгвазданные… стоит себе, подрагивая, на мокром грязном кафеле, как будто бедная овечка с кем-то бодается…

Я рванул было напрямик, но меня перехватили. Всячески убедили, что «всё ОК, щас уже скоро Катя выйдет».

Блин, я даже знаю, чем она, пардон, проблевалась – яйцами и огурцами (хотя эти два продукта растворяются в организме крайне быстро – я вдруг почувствовал, что безумно хочется жрать!) – что за внезапная интимность! Ладно, пока она там блюёт и блеет, я под пару разошедшихся треков сбацаю!

8.

Наконец-то меня, с застрявшим у глотки сердцем обмякшего на полу у стенки, приходят опять дермыжить девушки.

Hey boy, hey girl! Disco dancer! – а, вот я где!..

– Лёх, ты не волнуйся, – вновь полупьяно орут они нестерпимым стерео, – Катя извиняется, но ей всё ещё плохо, сам понимаешь, не обижайся, но она не может поехать сегодня к тебе, она поедет сейчас к Вар-Варе, уже машину вызвали…

«Не волнуйся, не обижайся!», «Катя извиняется, Катя не может!» – какая доверительная вежливость, так и слышатся слова Её Величества Екатерины, столь бережно из сортира переданные. А есть ведь у неё и иные манеры – просто продинамить и обломать, казнить и в Сибирь (пешкодралом в Строитель!), без всяких там извинений.

– …Ты не помнишь, – орут наперсницы, – были ли у неё вещи… и где она их оставила? В раздевалке?..

Это я «не помнишь» – вы не ослышались! Чую, что и от них уже разит наскоро зажёванной «Стиморолом» рвотой.

– Рюкзачок и куртка, в гардеробе!

– А номерок?!

– Номерок в левом заднем кармане штанов у Кати! Или в правом на колене!

Если не потеряла.

– …В правом!!! – ору я.

Надо же – Вар-Вара! «У Вар-Вары – то, у Вар-вары – сё! Уголь активированный, какой-то там сорбет, сорбент… липовый чай!…» Особый тип женственности, отдающий даже чем-то деревенским, хотя, понятно, пограничные такие девахи чисто городские, даже столичные. Липовый! активированный! Светка – та, наоборот, чистый сеновал, хотя тоже бывала в деревне лишь по заданию редакции. А тут – спортивный костюм – конечно, апофеоз для меня пубертатной сельской эротики, – но и тот не простой, дорогущий какой-то германский, ничем не похожий на гоповские турецкие «Абидасы». Такой же экзотичной фирменности белоснежные «крассы» – впрочем, на её упругий брутал юбку или платье как-то совсем не напялишь – и якобы всё это даже не из секонда, а родаки чуть ли не дипломаты. Видел-то её несколько раз, и уже поймал себя на начатке пошлой и безумной мыслевспышки: чем смотреть, пока она будет небрежно-вежливо обхаживать юных интеллектуалок, заломал бы и своей грубостью одновременно с хрупкостью в один раз перековал бы – согнул, как гнут подковы или ломают баранки, – из сапфического в более естественное и всем нам ясное. Дрянь, конечно, сии мыслишки-мыслевспышки. Но теперь вот понял, в чём их фашиствующее рацзерно – когда «Катюшу» (так ласково уже называет!) в два счёта ей профукал!