Луч

Его главным помощником была пани Гжибович. На ее‑то долю и выпало непосредственное воспитание обеих девочек. Ежедневно, даже в редакционные часы, велись споры о том, какую систему следует предпочесть и применить. Пани Гжибович была противницей всяких систем вообще и предлагала вырастить из девочек просто «хороших женщин»; ее муж ратовал за «свободомыслие»; Радусский старался втолковать обоим свою главную мысль, которой они сразу не оценили. Ему хотелось воспитать девочек так, чтобы они не только могли самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, но и обладали сильным характером. Он мечтал о еще не существующей системе, которая развивала бы свободный дух, не калеча, не раня и не сковывая его. Элементарные знания следовало, по его мнению, преподавать, руководствуясь практикой швейцарских начальных школ, то есть исподволь, без нажима и принуждения. Однако наряду с этим обе воспитанницы должны были приучаться к ежедневному труду; вместе с прислугой они должны были убирать комнаты, работать в палисаднике и на кухне, ходить с пани Гжибович в лавки и покупать под ее наблюдением хлеб, масло, молоко, мясо, относить покупки домой и т. д. В определенные часы дня девочки должны были нарезать и заклеивать бандероли для отправки газет и опускать письма в почтовый ящик. Горничная не имела права оказывать им какие бы то ни было услуги. Они сами постилали себе постели, чистили обувь и платьица, носили кувшины с водой, подметали пол, лестницу и дворик.

Через несколько недель Гжибович, поглощенный газетой, перестал вмешиваться в деятельность министерства просвещения. Радусский, наметив свою программу, отстранился и лишь наблюдал за тем, как пани Гжибович, понявшая намерения опекуна, осуществляет их. Эльжбетка не сразу подчинилась суровому режиму. Ее крики, плач, капризы, увиливание от предписанных обязанностей отравляли Радусскому покой. Но мало — помалу девочка забыла о прежних тепличных условиях, начала входить во вкус маленьких радостей новой жизни и приучилась тянуть свою лямку.

Значительно больше огорчений доставлял воспитателям характер Анули. Они очень скоро заметили, что это дитя предместья умеет не только лгать, но и красть, не только хитрить, но и лицемерить. Обнаружив эти качества, пан Ян принялся за изучение психологии, просмотрел какую мог литературу о проступках детей. Он просиживал ночи напролет, углубляя свои знания, вернее, продумывая способы борьбы с дурными сторонами человеческой натуры, укрощение и, если удавалось, искоренение которых составляло его единственную радость. Постоянно следя за жизнью воспитанниц, постигая их душевные достоинства, особенности и недостатки, он сумел усовершенствовать свою систему и действительно облагораживал и формировал характеры своих сироток.

Он старался во всем сохранять беспристрастие, никогда и ни под каким еидом не оказывать предпочтения дочери доктора перед дочерью нищего, но против воли обожал Эльжбетку. Когда он видел, как она подметает двор или несет корзину с покупками, сердце его сжималось, словно в эту минуту на него с упреком смотрели угасшие глаза. Он оправдывался перед незримой тенью, твердя, что так надо, что Эльжбетка должна вырасти женщиной будущего, вооруженной средствами борьбы с беспощадной жизнью. Но эти раздумья неизменно ввергали его в сумеречное состояние, которое он в шутку называл «подземельями своей души». Тогда он шел в типографию, становился к наборной машине и по нескольку часов подряд работал наравне с наборщиками.

Физический труд не разгонял тоску, не рассеивал ее совсем, он, как молот, долго — долго сплющивал ее, пока, сжавшись, она не становилась на место. Кроме забот о воспитании девочек были и другие дела, связанные с изданием газеты. Приходилось думать о множестве чисто лжавецких проблем: о положении домашней прислуги, о еврейских подмастерьях, бездомных детях, неработоспособных стариках и пр.

Как раз в эту пору «Эхо» начало печатать серию очерков под общим названием «Типы». В этих живых очерках сравнивался, скажем, образ жизни прислуги в швейцарском городке и в Лжавце; судьба сапожного подмастерья в Германии и на Камёнке; положение мальчика на посылках в глубокой французской провинции и в лавчонке на Узкой улице. Все эти статейки оказали приблизительно такое же действие, как палка, воткнутая в муравейник. Так называемые «дамы из общества», почтенные матроны, метали громы и молнии и издевались над «фантазиями» «Эхо», желавшего, чтобы Каси и Флорки ели и спали лучше, чем в лжавецких клоповниках. Почтенные мастера подсмеивались за кружкой пива над новомодными выдумками газетчиков, а почтенные купцы без дальних слов отказывались от подписки.