Лучи смерти

— Сколько времени это будет продолжаться? Сколько недель потеряем мы благодаря этому? Я сижу здесь в западне, отрезанный от мира… Я не в состоянии узнать, что там происходит… Не в состоянии привести в действие власть своего аппарата, заставить выполнять мои приказы… Хороша власть, которая зависит от женских капризов… Приказывать миру… Мы станем для него посмешищем…

Сильвестр побледнел и сжался, словно каждое слово причиняло ему физическую боль.

— Прости меня, Эрик. Это была моя вина. Но я уже вижу путь к спасению.

— Путь к спасению?.. Словно в этом дело… Я знаю, что мы не погибнем, пока у нас хоть маленький аппарат. Через десять минут мы можем проложить себе дорогу. Пусть гора потом продолжает стоять или еще глубже погрузится в воду. Мы можем также при помощи аппарата добыть какой-нибудь аэроплан и достичь населенной области… Но мои планы откладываются на целые месяцы…

Эрик Трувор вскочил возбужденный.

Трепет пробежал по телу Сильвестра.

Атма встал и подошел к Эрику Трувору, стараясь поймать его устремленный вдаль взгляд, пока это ему не удалось.

— Кто дал тебе власть?

Прошло несколько минут, прежде чем спрошенный ответил;

— Аппарат.

— Кто создал аппарат?

Снова долгая пауза. Потом, колеблясь, и слегка пристыженный, Эрик ответил:

— Сильвестр… Ты прав, Атма. Сильвестр дал нам власть. Мы не должны сердиться на него, если теперь она пострадала от его оплошности.

— Я никогда на него не сердился, — сказал индус со своим обычным спокойствием, и прежде, чем Эрик Трувор мог возразить что-нибудь, продолжал:

— Не время спорить, нужно действовать. Твой план, Эрик, покинуть гору, вырвался сгоряча. Сильвестр знает лучшее средство — поднять гору и отсюда выполнить нашу миссию.

Слова Атмы были благоразумны. Эрик Трувор не мог не согласиться с ними.

Нужно было вычислить имеющиеся налицо шансы.

Запаса воздуха в пещерах должно было, по беглому подсчету, хватить минимум на неделю. В верхнем коридоре находился запас провианта на несколько недель. По счастливой случайности там же помещался склад всевозможных инструментов.

Положение было серьезно, но, по крайней мере, для настоящего времени не безвыходно.

Трижды был прав Атма, указывая на необходимость скорейшего действия. Наиболее важным являлось восстановление прежнего положения горы.

Судьба словно хотела подурачить их. Только что они были повелителями мира, строили планы, как оповестить его о своей воле, а теперь им приходилось обсуждать средства для спасения собственных жизней. Нужно было бороться с ледяным покровом в миллион кубических метров, с гигантской замерзшей массой, в середину которой они были заключены, словно в гробницу египетской пирамиды.

Когда Яна заняла место на аэроплане по линии Кельн-Стокгольм, доктор Глоссин стоял в толпе на аэродроме, — спрятавшись за киоском с газетами. Аэроплан был хорошо оборудован. Свыше ста двадцати пассажиров, подымалось по алюминиевой лестнице.

Лишь в последний момент, когда команда хотела убрать лестницу, вышел он из своего тайника и последним поспешил к аэроплану. Тотчас же после этого завинтили дверь, машины заработали и аэроплан снялся с места.

Только теперь стал он спокойно размышлять о своем приключении и его возможных последствиях. Почему Яна так внезапно покинула Дюссельдорф и отправилась в Стокгольм? Ему и в голову не пришло, что она едет без определенной цели, потеряв голову. Он полагал, что ее вызвал Сильвестр и что она теперь едет навстречу трем друзьям. Сильвестр, вероятно, будет ждать Яну на аэродроме. Может быть, в Стокгольме, — может быть, в Гапаранде. Во всяком случае неизбежен был момент, когда Сильвестр приблизится к аэроплану, чтобы встретить жену. Остальные, наверно, тоже будут поблизости. Доктор почувствовал как у него прошел мороз по спине при этой мысли.

Многолетняя школа политических интриг не прошла для него даром. Вынужденный появляться под разными масками, он мастерски владел способами изменения наружности. Не применяя искусственных бород и париков, излюбленных неуклюжими новичками и с первого взгляда разоблачаемых всяким полицейским агентом, он употреблял лишь краску для волос, измененную прическу и костюм европейского покроя, заметно разнившийся от американской одежды. К этому прибавлялась еще его способность по желанию изменить выражение лица. Бывший нью-йоркский житель доктор Глоссин превратился в равнодушного европейца, путешествовавшего по делам.

Для людей, знавших его лишь поверхностно, это изменение должно было быть естественным. Но он не сомневался, что испытующие взгляды Яны сразу же узнают его. В том же, что Сильвестр и Атма с одного взгляда узнают его, он был уверен, но рассчитывал, что опьяненные радостью встречи, они мало станут обращать внимания на пассажиров.