Лучик-Света

Меня особенно поразило, как спокойно ты теперь всё воспринимала, даже с какой-то непостижимой мной радостью – ты улыбалась смиреной улыбкой прямо-таки сошедшей с небес мадонны. Может еще и потому, что связывала свой уход с завершением мук, которые ты, наверняка, всё же испытывала, но которых ни единым словом не выдала даже мне. Ты была выше жалоб – эти муки стали частью твоей судьбы, и ты переносила их, и даже принимала их, как нечто должное, не собираясь ни на кого перекладывать.

– Ты мой маленький, мой любимый герой! – произнес я. – Герой, с самой большой буквы! Я не просто тебя люблю – я постоянно тобой восхищаюсь! И верю, что всё у нас с тобой ещё будет… Будет хорошо! Скоро опять на море поедем! Но теперь в Одессу! Согласна?

– Знаешь, Сереженька, мне становится значительно лучше всякий раз, когда я вижу, что ты меня любишь, что я тебе дорога, что ты и теперь со мной, и так будет всегда. Пусть не долго… Пусть! Но мне хорошо с тобой. Чтобы понять это, я для контраста представляю, как бы мне оказалось плохо, если бы мы с тобой не встретились, если бы не случилось у меня всего того, что дал мне именно ты. Вот тогда мне умирать было бы и страшно, и обидно… А теперь я вполне счастлива и очень благодарна тебе! Ты именно тот, о ком я мечтала наивной девчонкой… И, самое для меня важное, что ты всё-таки успел меня найти! Я тебя очень-очень! И потом, после всего, что со мной будет, ты себя ни в чём не кори… Я же знаю, ты у меня страдаешь самоедством. Я бы тебя вылечила, если бы успела…

Ты улыбалась, повернувшись ко мне, а на подушку непрерывно стекали твои слезы.

– Сереженька, у меня есть еще просьба.

Я застыл, демонстрируя внимание.

– Мне обязательно надо попрощаться с мамой, – вымолвила ты.

Я онемел. Я не понимал, в какой реальности мы находимся? «Ведь ты рассказывала, будто у тебя никого нет. Вообще, никого! Потому я и не расспрашивал об этом! Не понимаю! Или ты теперь всё выдумала? Тебе так становится легче?»

– Прости! Дело в том, что моя мама жива. Но, так уж получилось, что я ее давно оставила в одиночестве… Потому что не смогла справиться с ней. Ну, не должна была я так поступать, но она запила и меня не слушалась. Это случилось, когда убили моего брата. В Афганистане. Она и не выдержала. Но и потом всё не закончилось, а я не смогла ей помочь и потому уехала, бросила ее, запряталась от нее, от ее разбитой жизни, в своем институте. Не могу себе простить… Приезжала, конечно, но… Не могла я там находиться долго, не могла смотреть, не могла помочь…

– Светик! Я всё понял! – среагировал я, видя, как ты разволновалась. – Она в вашей деревне? Куда мы ездили? Я привезу ее, обязательно привезу… Только не волнуйся так! Сейчас решу, кто с тобой в это время побудет, и сразу поеду…

По указанному адресу я нашёл маленькую сухонькую женщину, к моему удивлению после твоего рассказа, совершенно трезвую, хотя ее внешний вид действительно свидетельствовал о длительном пагубном пристрастии.

В запущенном доме было холодно, темно и не убрано. Наш разговор оказался коротким и не требующим каких-то разъяснений, как только она узнала главное – о твоей беде. Но и не сказать об этом напрямик, будто окатив твою мать холодной водой, я, наверное, и не мог. Иначе, как мне тогда представлялось, она бы со мной и не поехала. Кто я ей? Она меня и не видела никогда.

До города почти всю дорогу мы молчали; мать непрерывно беззвучно плакала, поворачивая ко мне на звук непонимающее лицо с растертыми глазами, когда я что-то для приличия спрашивал, но отвечала редко, тут же отворачиваясь. Пару раз я разобрал ее бормотание, обращенное в никуда: «Боже, и за что же ты гнешь и без того несчастных? Ведь говорят, будто ты милосерден…»

Встречу дочери, сознающей вину перед матерью, с ней самой, недавно узнавшей о непоправимой беде, нависшей над ее ребенком, я вспоминать не могу, поскольку это выше моих сил. И ушел я тогда в другую комнату, лишь бы не смотреть, как в горе бились рядом две родные пропащие души. И удалился я не из деликатности, а потому что и меня душили слезы.

Первую ночь твоя мать неотлучно провела рядом с тобой. Звали ее, как я узнал уже дома, Наталья Ивановна. Она сразу многое взяла на себя, исполняя всё необходимое без вопросов, разбираясь без подсказок в моём нехитром хозяйстве (я даже стиральную машину себе раньше не завёл, в виду ее ненадобности), но относясь ко мне с подчеркнутым уважением.

Так продолжалось три дня и три ночи. Наталья Ивановна настойчиво не разрешала мне дежурить возле тебя, а сама, если и спала неведомо когда, то только на диване, в комнате, где находилась ты. Я же от всех прежних обязанностей был ею категорически отстранён. Разве, по магазинам пробежался пару раз, покупая заказанное ею, а ночью, наконец, безмятежно отоспался, буквально провалившись в какую-то мутную темноту без снов, да еще два дня провел на работе, чтобы не мешаться под ногами Натальи Ивановны и хоть чем-то помочь своему главному, перед которым продолжал испытывать неловкость за вынужденный побег.