Лучшая из лучших

Он не позволит этим волнам разбиться о камни прибрежных проблем. Он исследует каждый квадратный сантиметр каменистого дна и перетрет в мелкую пыль все найденные булыжники, оставив только золотые крупицы песчаника.

А она ему поможет, если захочет.

Она захочет, ей не все равно.

Она пьет белое полусухое вино и прислушивается к себе, пытаясь понять, что произошло.

— У тебя все в порядке?

— Ну, вроде бы да… А почему ты спрашиваешь?

— Моя интуиция издает странные звуки…

— Ты тоже слышишь эти голоса в голове?

— Сами по себе мне голоса не мешают, но этот местечковый акцент…

— Очень тебя понимаю! Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

— Подожди, я схожу с тобой!

Вот это было одной из множества черт, которые Фомину безумно нравились в ней. Настя была потрясающе легка в общении. За недолгий срок их знакомства он не мог припомнить ни одного момента, за исключением их первой встречи, в котором общение становилось бы неловким или обременительным. Легким было даже молчание.

Нет, не будет он ее в это втягивать. От бабушки ушел, от дедушки ушел, из дому в семнадцать лет ушел, и от инспектора-ящерицы уйдет. Еще и прищемит хвост всей этой паскудной системе в его лице. Главное — убрать вовремя пальцы, чтобы не откусили.

Но гораздо важнее сейчас было прояснить вопрос с Ингой, мать ее волшебницу, Витальевной. По информации, которую Фомину удалось собрать по собственным каналам, гражданка Павлова трудилась социальным работником, воспитывала дочь пяти лет и имела на иждивении престарелую маму.

Сведения об отце ребенка терялись там же, где и он сам — в темноте подземных переходов, куда биологический папаша, очевидно, вышел за сигаретами в один из вечеров вскоре после рождения дочери и до сих пор не вернулся. Неизвестно, бросил ли он курить, но бросить даму сердца с малышкой ему удалось. Хорошо хоть, что Фомину отцовство не приписывают — в такую историю точно ни один суд бы не поверил.

Нетрудно понять, что двигало этой женщиной: в какой-то момент более чем скромной зарплаты сиделки стало отчаянно не хватать на бытовые нужды, растущие вместе с ребенком не по дням, а по часам. Алиментов спрашивать не с кого, пенсия мамы едва покрывает расходы на коммуналку и лекарства — с голодухи только и остается промышлять брачными аферами. Вопрос в другом: сама она это придумала или кто-то научил? И насколько близко этот кто-то сумел подобраться к частной жизни Фомина? Ведь нужно было как минимум добыть о нем информацию, а он не привык разбрасываться сведениями о себе. Даже страницы из соцсетей давно поудалял. Стало быть, речь шла о закрытых источниках. Допустим, выписку из реестра предпринимателей получить несложно, это есть в открытом доступе. Налоговые декларации при желании также можно поднять на официальных сайтах. Но вот адрес прописки содержится только в базах паспортного стола, а их на каждом столбе не расклеивают. Значит, у Инги есть контакты в соответствующих инстанциях. Может быть, даже в налоговой. Имеется там одна ящерица… Впрочем, пока это были всего лишь домыслы. Прежде чем делать выводы, необходимо лично засвидетельствовать Инге Витальевне свое почтение. Бывшая жена как-никак. Судя по добытому адресу, она жила в одной из типовых хрущевок спального района. Внешне ничем не примечательный дом терялся среди десятков таких же в своем окружении. Единственное, чем он выделялся, так это мастерской по ремонту обуви на первом этаже, на входной двери которой висела синяя табличка с режимом работы. В будние дни сапожных дел мастер трудился с девяти до трех, в субботу и воскресенье — до двух, а выходные наступали, когда владелец впадал в соответствующий эмоциональный настрой, о чем честно предупреждала пометка внизу таблички: «Выходной — когда запью».

Фомин потыкал в кнопки домофона, но тот оказался отключен. Поднявшись на третий этаж, он остановился перед дверью и ткнул кнопку звонка. Ответа не последовало. «Может, на балконе или в туалете?» — подумал Фомин и снова нажал кнопку. Но мелодичная трель звонка явно не вызывала никакой реакции у хозяина. Фомин прислонил ухо к двери, но с той стороны не доносилось никаких звуков. Вновь надавив ладонью на кнопку, он решил в этот раз проявить настойчивость и дать длинный сигнал.

Наконец в глубине коридора кто-то кашлянул, послышались шаркающие шаги, и дверь открыл неопределенного возраста мужчина с густой щетиной, клоками торчавшей на его круглом лице. Образ дополнялся взъерошенными волосами и безумными красными глазами.

— Здравствуйте, — обратился к нему Фомин. — А как бы мне пообщаться с Ингой Витальевной?

— С какой еще Витальевной? — хриплым голосом переспросил открывший.

— Павловой, — уточнил Фомин, одновременно уловив ноздрями запах перегара.

— Не знаю я никакой Павловой, — растерянно ответил красноглазый, пытаясь понять, чего от него хотят. — А ты кто?

— Я из пенсионного фонда, — Фомин решил сменить тактику. — Ей положено пособие по уходу за ребенком.

Никак не можем до нее дозвониться, а в документах указано, что она проживает по этому адресу.