Лучшая картина Розы Горовиц

Роза зажгла огоньки и снова встала у мольберта. Так и стояла, не шевелясь. Застыла, как ее кот застывал недавно. Задумалась. Неужели нет ничего сильного внутри нее? Неужели нет последней песни? Последнего ясного слова? Да есть же где-то! Не будь она Роза Горовиц! Роза дернулась к палитре, в ее движения проникла нежданная затаенная молодость. Это был последний всплеск ее, но она появилась так вовремя. Роза взяла широкую кисть, а тонкую зажала в зубах, чтоб не тянуться за ней далеко. Вот теперь у нее выйдет что надо. В этой тишине и темноте, при свечах Роза занесла руку над картиной и… Услышала звон и плеск. И после — почуяла запах молока. Роза выронила кисти — из руки, изо рта. Подняла взгляд и увидела возле печи мальчика в синих шортах. Он был туманный, почти прозрачный. У ног его лежали осколки, но он не смотрел на них. Его взгляд был направлен прямо на Розу. Прямо на ее побледневшее лицо.

Роза подняла обессиленную руку к груди, чтобы перекреститься, но не смогла и только зажмурилась, замерла, а когда открыла глаза — мальчика уже не было. И осколков не было, и молока. И ничего не было, кроме темноты ночи и белого холста перед ней.

— Господи. Тиша, кис-кис, поди сюда! Тиша! — Роза Горовиц любила строгой любовью свое одиночество, но сейчас ей нужно было доброе присутствие кота.

Тиша подошел и сел рядом.

— Не смотри на печь, Тиша. Нет там никого. Может быть, только Смерть в обличии малыша. Чудная Смерть. То во снах приходит — девой в красной юбке, то является мальчиком. Да поняла я твои намеки. Поняла. Пишу-пишу. Пуще всего другого.

И ничего ей сейчас было не нужно. Даже вчерашнего скисшего супа, хотя внутри было урчливо и голодно — Роза отодвинула пустоту желудка и сосредоточилась на пустоте холста. Сейчас ей нужно подумать, маленькой моей старушке. И она точно сделает что-то всерьез настоящее. Что-то из глубины ее самой. То, что не стыдно назвать последней картиной.

Она нырнула рукой в карман мужниных джинсов, вынула оттуда коричневый мелок пастели. Сжала его в иссушенных твердых пальцах и принялась за работу. Штрих за штрихом — рисовала она танец, платья, обнаженных женщин, чувственные носки пуантов, людей во фраках, чаек над маяком… Листы сыпались ей под ноги. И каждый новый мог стать последним. Удивленный Тиша ходил по упавшей бумаге, размазывая пастельные штрихи лапами. Роза писала в исступлении — слонов, жирафов, пальмы и джунгли… Руки учеников, большие люди, маленькие люди, собаки, кони… Листы падали. Встревоженный кот мягко, ободряюще коснулся ноги — но Роза отпихнула его. Она не могла остановиться. Штрих за штрихом. Темная комната завертелась вокруг нее, голова снова наполнилась легким воздухом, ноги дрогнули, мел скребанул по холсту и оставил длинную зазубренную полосу от нарисованной линии горизонта. Пастель кончилась, Роза иссякла. И упала в кресло. И Смерть явилась ей.

***

Смерть стояла именно там, где была в ее сне сегодня: в глубине комнаты, рядом с умывальником. И она в самом деле была в красной юбке. Но теперь вся ее фигура и лицо виделись так явственно, что Роза в первое мгновение не смогла поверить в то, что перед ней не жизнь, а настоящая Смерть. Пышная, она заполняла собой комнату, статная, глядела ясно, и даже ласково. Словно статуя с греческим носом и тонкими губами. Крупные бусы на груди — из перезревших яблок. Вся она пахла и дышала осенью, тыквенными пирогами, которые так любила печь Роза Горовиц. Смерть была красивее всего, что видела Роза раньше. Но самое странное в Смерти было — ее белые-белые волосы. Такие же белые, как у самой Розы. И она, отметив это сходство, вдруг нежданно почувствовала приязнь к Смерти.

— Роза. Прости меня. Ты так трудилась, ты старалась так долго, — сказала Смерть. И воздух вокруг нее заклубился, умывальник мигнул и исчез. На беленой стене проступили синие цветы.

“Что делается с моим домом”, — только и подумала Роза. Кажется, ее не волновала собственная судьба. Но то, что исчез умывальник, ей не понравилось.

— Роза, я была не права, — грустно сказала Смерть.

— В чем не права? — спросила Роза, и голос ее не дрогнул. Моя твердая костяная старушка смотрела в лицо Смерти и, кажется, сейчас почти любила ее. — Если уж пришла, так забирай меня. Не будем разговоры говорить.

— Но я уже тебя забрала, Роза. Ты со мной много дней. И я была не права, что не сказала тебе об этом сразу. Я боялась… — Смерть примолкла, как будто сама удивилась тому, что она, Смерть, может чего-то бояться. — Я боялась, что если узнаешь, что ты умерла, то не станешь писать свою лучшую картину.

— Я не понимаю. О чем ты говоришь? — растерянно спросила Роза.

— Я тебе покажу, — ответила Смерть.

***

И Роза увидела, как во сне, Петю-почтальона за столом. И себя. С эскизом на коленках, с карандашом в руке. Вот Петя откусывает жадно от пирога, торопится, будто заберут. Старается слишком не шевелиться, чтобы Роза — не может быть, это в самом деле она! — могла его рисовать.