Лучшая ночь для поездки в Китай

Я постоянно говорил с Саймоном. О том, как прошел мой день, о своем детстве, о своих родителях. Я говорил с ним о том, что я делаю, когда я это делал. Больше аромата, если ты взбалтываешь яйца медленно, Саймон. Не спрашивай меня почему. Я хотел, чтобы он хорошо обо мне думал, чтобы он мною восхищался. Чтобы ему было со мной интересно. Чтобы я мог его успокоить. В сердце своем я верил, что он простил меня.

Ночью я бродил по городу. Я обнаружил, что меня тянет в нелегальные клубы. Мне нравились полуподвалы, свечи на столах, джазовые трио в тени. Мне нравились кричащие любительские фрески на стенах, птица с тремя головами. Я пил здешнее мерло, которое на вкус было как кровь. Я сидел, прислонившись спиной к стене, и музыка булькала, словно это был пудинг или густой суп.

Официанток я знал по именам. Я давал им хорошие чаевые. Иногда я засыпал на своем стуле, и одна из них, очень осторожно, почти как мать, дергала меня за рукав.

— Роман, — говорили они. — Роман, ты здесь?

Иногда в перерыве подходили музыканты. Они представлялись, потом представляли своих девушек.

— Пожалуйста, — говорил я и указывал на стул. Они думали, я могу что-нибудь для них сделать. Каждый думал.

Они протягивали мне свои CD или гранки своих романов. Казалось, они не понимали, что мне плевать на траекторию их идущих вверх карьер. Знаю ли я, что их фильм выбрали для показа на кинофестивале в Тегеране? Могут ли они прислать мне пленку? Романы были самое худшее, всегда одно и то же дерьмо: добродушные кретины преодолевают несчастья и становятся ответственными налогоплательщиками. Однажды ночью я усадил рядом розовощекого юнца (это был его первый роман) и сказал:

— Для парня, у которого семь пятниц на неделе и мозоль на заднице, твой персонаж выказывает определенное мужество.

— Точно, — с надеждой, правда несколько сдержанной, отвечал он.

— Конечно, если судить по моему опыту, люди с возрастом становятся только ужаснее, а никак не лучше.

Вы могли отчетливо видеть разочарование в его лице. Он, должно быть, думал, что я из другого теста. Вы видите кого-то по телевизору, и через некоторое время вам кажется, что вы его знаете.

— В самом деле? — спросил он.

— Это уже кое-что.

Но я брал их фильмы, и их романы, и их CD, и их театральные афиши с хорошей долей любезности. Я поздравлял их с тем, что они «хорошо поработали», а потом сваливал всю их работу в мусоропровод на задах отеля.

Никто из них никогда не спросил о Саймоне и ни о чем другом. Почему?

Однажды вечером некто в белой рубашке посвятил мне песню; маленький прожектор отыскал меня в зале. Я прищурил глаза и отвесил маленький поклон. Раздался приятный шелест аплодисментов. Словно дождь стучит по крыше и ты еще малыш. Я сел обратно; вечер шел своим чередом. Пожалуйста, вы слишком добры. Правда.

Я помню, как официантка осторожно вела меня в ту ночь к ожидающему такси.

— Скоро увидимся, — сказала она и поцеловала меня в щеку. Я чувствовал то место, куда она меня поцеловала.

Я сказал водителю:

— Просто поезжайте, пожалуйста.

Он спросил:

— Куда?

Я сказал:

— Мне все равно.

Он сказал:

— Вы должны хотеть попасть куда-то.

Я ответил:

— Отвяжитесь.

Он положил руку на сиденье и повернулся, чтобы хорошенько рассмотреть меня.

Я сказал:

— Я просто люблю по ночам ездить в машине.

Мы тронулись.

— Не возражаете, если я включу музыку? — спросил он, глядя в зеркало заднего вида.

— Сколько угодно. Только ничего слишком резкого. — Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, музыка играла в темном автомобиле, шофер медленно вез нас по улице. Я был достаточно пьян, и где-то у берега озера, когда слева от меня была черная вода, я уснул, и мне снилось, что я снова вернулся в маленький карибский городок. Фиеста была в самом разгаре, но нигде не было и следа Саймона, ни следа моей мамы среди тех, кто отправлялся на вечеринки. Мужчина в сомбреро, в свежей красной рубашке, выкрикивал со сцены имена. Он выкрикивал имя, раздавались одобрительные восклицания, потом он выкрикивал следующее. Это был список недавно скончавшихся.

Я заметил привлекательного молодого человека в военном мундире. Он был невысоким, с превосходными чертами лица, с густыми темными волосами. Теперь я вспомнил, откуда его знаю.

Я сказал:

— Видел вас как-то ночью.

Он кивнул. Через минуту я продолжил:

— Прошу меня простить, но было так грустно, когда вы умерли.

— Прошло уже довольно много времени, разве нет? — любезно отозвался он.

— Это самая большая смерть в литературе.

— Мне так и говорили, — сказал он.

— Неужели люди говорят вам такое?

— Все время, — сказал он. — Вы не можете себе представить, что люди мне говорят.

Оркестр заиграл «J'attendrai».[1]

Я сказал:

— Для меня большая честь спросить у вас…

— Правда? — сказал он, показывая мелкие превосходные зубы. Можно было видеть, что он привык, что люди ищут его благосклонности.

— Принц! Принц! — позвала из толпы женщина средних лет. — Ты мне обещал. Ты обещал. Ты совершенно точно мне обещал.