Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Костюм с каждой секундой жал все больше. Леон опасался, что, если задержится слишком долго – застрянет, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Мне пора идти.

– С точки зрения эволюции, слабая способность к оценке рисков – преимущество.

Леон медленно кивнул.

– Да, тут я соглашусь. Без нее невозможна предприимчивость…

– …Тяга к освоению новых земель, посягательство на красотку-обезьянку с соседнего дерева, рождение ребенка, которого неизвестно, чем прокормить…

– А ваши вероятностные вулканы потухли?

– В большинстве, – сказал Бюль. – Но это было ожидаемо. Так у людей, переселившихся в города, падает уровень рождаемости. И тем не менее человечество все больше переселяется в города и притом не вымирает. Социальные перемены требуют времени.

– И тогда ваша подруга проломила вам голову.

– Перестань повторять.

Леон встал.

– Пойду-ка я поищу Риа.

Бюль недовольно хмыкнул.

– Иди. И спроси, почему она не доделала начатого. Спроси, решилась ли она сразу, на месте, или планировала загодя. И спроси, почему она схватилась за кофейник, а не за хлебный нож. Потому что я, знаешь ли, этого не понимаю.

Леон в неуклюжем перенадутом костюме пятился к выходу. Забираясь в шлюз, слушая шипение воздуха, он старался не думать о Риа, навалившейся на грудь старику, поднимающей и опускающей наполненный кофейник.

Она ждала его на той стороне, тоже раздувшаяся пузырем.

– Идем, – сказала она и взяла его за руку, так что склеились прорезиненные ладони перчаток. Риа чуть ли не волоком протащила его через многочисленные комнаты тела Бюля, задержалась на последнем пороге, потом развернула Леона и рванула шнурок, разделивший комбинезон надвое, так что два безжизненных куска осели на землю. Леон выдохнул, только теперь поняв, что задерживал дыхание. Прохладный воздух коснулся покрывшей его тело пленки пота.

Риа уже раскрыла свой костюм, показав раскрасневшееся потное лицо и свалявшиеся волосы. На рукавах под мышками темнели кольца пота. Старательный служащий подошел забрать костюмы. Риа равнодушно поблагодарила и направилась к выходу.

– Не думала, что он это сделает, – сказала она, оказавшись снаружи, вне сердцевины Бюля.

– Ты пыталась его убить, – сказал Леон. Он смотрел на ее руки с ровно обрезанными аккуратными ногтями и крупными суставами. Он представлял, как вздувались жилы у нее на спине – словно парусные канаты в сильный ветер, – напрягаясь от тяжести серебряного кофейника.

Риа вытерла руки о штанины и засунула в карманы – неловко, без следа прежней самоуверенности.

– Я этого не стыжусь. Горжусь. Не всякий бы решился. Если бы не я, ты и все, кого ты знаешь, уже бы… – Она выдернула руки из карманов, сжала в кулаки. И покачала головой. – Я думала, он тебе расскажет, чем нам понравилась твоя дипломная работа. Тогда мы могли бы обсудить твое место здесь.

– Ты о ней никогда не заговаривала, – ответил Леон. – А то я бы избавил вас от лишних хлопот. Я о ней говорить не буду.

Риа покачала головой.

– Это Бюль. Если мы что-то задумали, ты нас не остановишь. Я тебя не запугиваю – просто таков факт. Если мы решим повторить твой эксперимент, то сделаем в любом масштабе.

– Но я в нем участвовать не буду, – сказал он. – Это важно.

– Не так важно, как тебе кажется. И, если ты думаешь, что сможешь уклониться от роли, которую тебе предназначил Бюль, тебя ждут сюрпризы. Мы можем исполнить любое твое желание.

– Не можете, – проговорил он. – Если я что и знаю, так только это.

Возьмите нормального человека во время обеда. Спросите, как он завтракал. Если обед превосходен, он расскажет, как превосходен был завтрак. Если обед ужасен, скажет, что ужасен был завтрак. Теперь спросите его об ужине. Плохой обед заставит его ожидать и плохого ужина. Хороший обед внушит оптимизм по поводу ужина. Объясните человеку, как это работает, и снова спросите про завтрак. Он будет старательно вспоминать подробности завтрака, густоту овсянки, был ли сок восхитительно-холодным или тепловатым и склизким. Он будет вспоминать и вспоминать изо всех сил, а потом, если обед хорош, скажет, что завтрак был хорош. А если обед плох, скажет, что завтрак был плох.

Потому что изменить это невозможно. Невозможно, даже зная, что происходит.

А если бы было возможно?

– Это из-за родителей, – заговорил Леон, пробираясь по узким мосткам сквозь древесные кроны и прижимаясь к перилам, чтобы пропустить оживленно болтающих ученых. – Просто сердце разрывалось. Родители помнят только хорошее. Родители, когда дети выросли, помнят сплошь сладкие объятия, школьные победы, спортивные рекорды и попросту забывают, как ребенка рвало. Забывают о его истериках, о вечном недосыпе… Это, помимо прочего, позволяет нам продолжать род. Прекрасная способность – забывать. Наверно, мне следовало вспомнить о ней и остановиться.

Риа серьезно покивала.

– Но была и светлая сторона, так?

– Да, конечно. Например, хорошие завтраки. И потеря веса – поразительная! Если человек твердо помнит, как паршиво ему было после съеденной плитки шоколада или сожранного целиком пакетика чипсов… Поразительно!