Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Дважды в день тишина опускалась на железный город Слава Божья, его жители оборачивались к западу и ждали, когда же мир зазвенит. На несколько мгновений неподвижное красное солнце на горизонте, наполовину скрытое западными горами, освещало лица горожан: новорожденных и умирающих, узников и носящих накидки, посвященных и мирских. Звук поначалу был очень низким и ощущался лишь костями, но постепенно металлический город начинал звенеть в полной гармонии с ним, пока звук не превращался в одну-единственную Ноту, которую, как говорили священники, издавало Божье сердце в момент Творения. Ее вибрационная математика воплощала в себе все структуры, а диапазон включал все гаммы и аккорды, красота ее являла собой полноту преданности и полноту вероломства. Достаточно лишь этой ноты, чтобы сделать выводы о вселенной.

Звук возникал регулярно, по часам, в городе вечного заката он был единственным явлением, привязанным ко времени.

В той части города, которую более всего разъела ржавчина, на выступе, нависавшем над окном, сидела, скорчившись, зловещая чугунная горгулья, созданная архитекторами Славы Божьей. По крайней мере, так казалось, пока она не пошевелилась. А затем «превратилась» в юную девушку, одетую в черное. Девушка повернула лицо на запад, закрыла глаза в ликовании, ощущая, как Нота отдается в ее теле. Лицо лишь недавно утратило милую пухлость, присущую маленьким детям, и в нем начали проступать резко очерченные линии взрослого человека. Свое имя девушка тоже приобрела недавно. Теперь ее звали Тёрн, это имя она выбрала, потому что оно напоминало о страданиях и искуплении.

Когда звон растворился, Тёрн открыла глаза. Город, лежавший перед ней, сочетал в себе красный и черный цвета – алое солнце и пыльная земля, расстилавшаяся под куполом, черные тени и деяния людские. Славу Божью возвели на скалах древнего кратера, город располагался на ярусах, подпираемых резными колоннами и арками, восходя к башням Протектората, которые почти задевали нижнюю часть купола в том месте, где он крепился к скалам. За дальними светящимися окнами дворцов, увитых кованым плющом, священники-магистраты и руководители города вели жизнь, которую и вообразить невозможно. Тёрн представляла себе, как они сверху взирают на город, на плавильни и храмы, на враждующие районы, которыми правят ополченцы, на женщин в накидках и на находившуюся в самом низу Пустошь, место, где обитают нераскаявшиеся иммигранты вроде Тёрн и ее матери, утопающие в собственных грехах. На самом деле Пустошь считалась частью города не более, чем постоянный зуд считается частью страдающей плоти. Благочестивые говорили, что ржавчина разъедает Пустошь вовсе не из-за кислорода, а именно из греха. И если кто из них приходил домой с ржавыми пятнами на одежде, то на него смотрели как на заклейменного.

Но Тёрн раздражала не столько греховность ее квартала, не слишком соответствующая сложившейся репутации, сколько его безликость. С крыши она смотрела на кривые улочки, на которых тесно стояли кофейни, подпольные типографии, конторы, где отмывались деньги, посольства, тату-салоны и художественные галереи. За свою короткую жизнь девушка побывала уже на девяти планетах, но ни разу ни вырывалась за пределы привычной культуры, потому что везде Пустоши были совершенно одинаковыми. Они являлись кладезями контрабандных идей. Повсюду интеллектуалы-эмигранты Пустошей считались экзотичными и опасными людьми, переносчиками заразных межгалактических идей, но в последнее время Тёрн начала считать их претенциозными и насквозь фальшивыми. Слепленные из осколков разных культур, они не имели собственных корней. Никогда не доходили до сути, всё оставалось лишь на поверхности, как ржа.

С тоской девушка смотрела на то, что лежало за пределами остроконечных ворот, на земли, принадлежавшие Славе Божьей, там, снаружи, пребывали темные желания и вековая ненависть, верования, которые, подобно маринаду, пропитывали всё и вся. Местные жители не выбирали, во что им верить, они наследовали верования от родителей, вдыхали их с рождения вместе с частичками железной пыли. Уж их борьба была самой настоящей.

Она прищурилась, заметив какое-то движение у самых ворот. Вообще-то Тёрн несла дозор. Многовато народу для посленотия. У ворот стояли молодые парни, которые выглядели чересчур прилично для Пустоши. С помощью карманного бинокля девушка изучила их и под длинными плащами заметила предательски выглядывающую белую ткань. Белый – цвет Неподкупных.

Она скользнула сквозь окно в свою комнату на чердаке, сбежала вниз по металлической винтовой лестнице пятиэтажной квартиры-башни. Мимо шкафов на пятом этаже, спален на четвертом, остановилась на третьем, где находились кабинеты. Резко постучала в литую железную дверь. Послышались шаги, и через секунду в открывшейся щели показался глаз Майи.

– У ворот отряд Неподкупных, – казала Тёрн.

Внутри испуганно вскрикнула женщина. Мать Тёрн повернулась к ней и на ломаном местном языке сказала: