Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

На вершине холма он остановился и вытер пот со лба носовым платком, прихваченным специально для этого. Мимо проезжали машины, и повсюду гремела стройка. Он и сам работал здесь, в одном из возводящихся зданий, в составе эмигрантской строительной команды: он, коротышка-вьетнамец, верзила-нигериец и бледный крепыш-румын, общающиеся между собой с помощью жестов, звездного пиджина (хотя в то время это арго и не было столь широко распространено) и автоматических переводчиков, встроенных в их узлы. Сам Вэйвэй работал над внешним скелетом здания, взбираясь по гигантским башням в специальных «лапах» с ловкостью паука, видя с высоты город далеко внизу, и раскинувшееся море, и точки кораблей…

Но сегодня у него выходной. Он копил деньги – что-то высылал каждый месяц семье в Чжэньду, что-то оставлял здешней семье, в которой скоро ожидалось пополнение. А остальное потребуется сейчас – за услугу, что он попросит у Иных.

Аккуратно сложив платок и убрав его в карман, Вэйвэй повел велосипед по дороге к лабиринту троп Старого города Яффы. Там и тут еще проглядывали остатки древнего египетского форта; темнели ворота, подновленные век назад; покачивалось подвешенное на цепях апельсиновое дерево, растущее в тени стен в тяжелой каменной яйцевидной корзине. Вэйвэй не остановился, он продолжал двигаться, пока не добрался наконец до дворца Оракула.

* * *

Борис смотрел на восходящее солнце. Он чувствовал себя усталым, опустошенным. Целую ночь он провел с отцом. Его отец, Влад, теперь почти никогда не спал, часами сидел в своем кресле, затертом до дыр, притащенном однажды много лет назад (и день этот кристально ясно отпечатался в памяти Бориса) с величайшими усилиями и не меньшей гордостью с блошиного рынка Яффы. Руки Влада сновали в воздухе, ловя и перемещая нечто невидимое. Доступа к тому, что мерещилось отцу, у Бориса не было. Отец вообще практически ни с кем не общался. Борис подозревал, что «двигает» Влад воспоминания, пытаясь как-то привести их в порядок. Но сказать наверняка он не мог.

Как и Вэйвэй, Влад был рабочим-строителем, одним из тех, кто возводил Центральную Станцию, взбираясь на незавершенное гигантское сооружение, этот космопорт, ставший сейчас почти что отдельной вселенной, без которой уже нельзя представить ни Тель-Авив, ни Яффу.

Но это было давно. Теперь люди живут дольше, но разум стареет по-прежнему, а разум Влада куда старше его тела. Борис двинулся по крыше к углу, где располагалась дверь, прячущаяся в тени миниатюрной пальмы. Уже начали открываться солнечные панели, разворачивая тонкие крылья, чтобы лучше ловить лучи встающего солнца и заслонять растения от дневного зноя.

Много лет назад товарищество жильцов поставило здесь общий стол и самовар, и каждую неделю все квартиры по очереди приносили к столу чай, кофе и сахар. Борис осторожно отщипнул пару листиков растущей в горшке мяты и налил себе чаю. Бульканье льющегося в кружку кипятка успокаивало, а запах мяты, свежий и чистый, гнал усталость. Надо подождать, когда мята заварится. Кружку Борис взял с собой, к краю крыши. Внизу шумно пробуждалась никогда по-настоящему не дремлющая Центральная Станция.

Он отхлебнул чаю и подумал об Оракуле.

* * *

Когда-то Оракула звали Коэн, и, по слухам, она имела отношение к Святому Коэну Иных, но никто не мог сказать ничего определенного. Сегодня немногие знают об этом. Ибо вот уже три поколения обитает она в Старом городе, в темном и тихом каменном доме, наедине со своим Иным.

Имя Иного или его опознавательный индекс были неизвестны, что у Иных не такая уж и редкость.

Несмотря на возможные родственные связи, снаружи каменного дома стояла маленькая каменная рака святого Коэна – скромная, с редкой кое-где позолотой, старыми разорванными цепями и теплящимися круглые сутки свечами. Вэйвэй, подойдя к двери, задержался перед ракой на минутку, зажег свечу и возложил подношение – испорченный компьютерный чип из прошлого, приобретенный за бешеные деньги на блошином рынке у подножия холма.

«Помоги мне сегодня достичь моей цели, – подумал Вэйвэй, – помоги объединить мою семью и позволь им разделить мой разум, когда я уйду».

Ветра в Старом городе не было, но от древних каменных стен веяло приятной прохладой. Вэйвэй, которому только недавно вживили узел, постучал в дверь, и та тут же открылась. Он вошел внутрь.

* * *

Момент этот неподвижно застыл в памяти Бориса, но одновременно, как это ни парадоксально, бывало так, что угол зрения внезапно и необъяснимо смещался. Воспоминания деда вспыхивали в сознании. Вэйвэй вел себя как исследователь неизвестных земель, идущий на ощупь, повинуясь инстинкту. Он не вырос с узлом; ему было трудно следить за Беседой, бесконечным разговором людей и фидеров, без которого современный человек ощущал бы себя слепым и глухим; и все же он предчувствовал будущее, как куколка ощущает свое созревание. Он знал, что дети его будут другими и их дети тоже, в свой черед, другими, но понимал, что будущего без прошлого не бывает…

– Чжун Вэйвэй, – произнесла Оракул.