Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Борис решил, что это имя мальчика. Или его прозвище – «кранки» на звездном пиджине означало «грубый», или «сумасшедший», или «странный»…

Борис опустился возле мальчика на колени, забыв о беспрестанной сутолоке вокруг. И заглянул в эти немыслимые глаза.

– Возможно, – сказал он. – Узнаю эту синеву. Тридцать лет назад она была популярна. Мы взломали выложенный в открытый доступ код Армани…

«Я болтаю вздор», – подумал Борис. Зачем? Ощущение знакомства с этой женщиной смущало его. Зазвенели в голове невидимые комары, зрительное восприятие изменилось, новое изображение затопило сознание, мальчик застыл рядом, улыбаясь широкой, ошеломленной и знающей улыбкой…

Женщина закричала, голос ее звучал как будто издалека:

– Прекрати! Что ты с ним делаешь?

«Мальчик связался с моим широм», – понял Борис. А торопливые слова меж тем сами срывались с его губ:

– У тебя нет родителей, – говорил он мальчику, мешая стыд с отстраненностью. – Ты появился здесь, в лаборатории, тебя собрали из геномов общего пользования и деталей узлов с черного рынка.

Хватка мальчишки ослабла, разум Бориса освободился, и он, распрямившись, выдохнул:

– Нака-има, – и отступил, внезапно ужаснувшись.

Женщина была смертельно напугана – и ужасно зла.

– Прекрати, – крикнула она снова. – Он не…

Бориса грызла совесть.

– Знаю, – сказал он сконфуженно. – Извини.

Этот коктейль эмоций, смешанный столь стремительно, не был естественным. Мальчик каким-то образом подключился к ширу и впитал сознание Бориса. Он попытался сосредоточиться. Посмотрел на женщину. Ему отчего-то казалось важным, чтобы она поняла. Он говорит с моим широм. Без согласующих устройств. Он вспомнил клинику, вспомнил собственную работу – ту, что выполнял перед тем, как бежал в космос, и тихо добавил:

– Похоже, тогда, давно, я получил больше, чем думал.

Мальчишка смотрел на него простодушными пронзительно-голубыми глазами. Борис помнил таких детей, он дал начало многим, очень многим… Говорили, что клиника Центральной Станции превосходила даже госпитали Юна. Но он не ожидал подобного, такого вмешательства, хотя и слышал истории – на астероидах и в Тонг-Юне – и произносимое шепотом слово, подразумевавшее вмешательство черной магии: «нака-има»[98].

Женщина смотрела на него, и ее глаза… он знал эти глаза…

Что-то вспыхнуло меж ними, что-то, чему не нужно ни узлов, ни цифрового кодирования, что-то проще, человечнее, примитивнее – искра? шок? – и женщина выдохнула:

– Борис? Борис Чжун?

Он узнал ее в тот же миг, что и она – его, и удивление сменило тревогу, удивление от того, как он мог не узнать ее, и женщина неопределенного возраста – словно два тела занимали одно и то же пространство – вдруг обернулась девушкой, которую он любил, когда мир был еще молод.

– Мириам?

– Да, это я.

– Но ты…

– Я никуда не исчезала, – сказала она, – Исчез ты.

* * *

Ему хотелось пойти сейчас к ней. Мир пробудился, а Борис стоял один на крыше старого дома, да, он был одинок и свободен – за исключением воспоминаний. Он не знал, что делать с отцом. Он помнил, как когда-то, совсем маленьким, держался за его руку, и Влад казался таким большим, таким надежным, уверенным и полным жизни. В тот день они ходили на пляж, в тот летний день в Менашии перемешались все: евреи, арабы, филиппинцы, женщины-мусульманки в длинных черных одеждах и верещащие голопузые детишки, тель-авивские красотки в узеньких бикини, безмятежно принимающие солнечные ванны; кто-то потягивал косячок, и его резкий запах мешался с морским воздухом; спасатель на вышке покрикивал на трех языках: «Не заплывать за буйки! Кто потерял ребенка? Немедленно подойдите к спасателям! Ты, на лодке, греби-ка быстренько к тель-авивской гавани, здесь люди купаются!» – и слова терялись в пляжном многоголосье; кто-то припарковал рядом машину и подпевал ревущему стерео, беженцы-сомалийцы жарили шашлыки на газоне, белый парень, весь в дредах, наяривал на гитаре, а Влад, сильный, смелый, надежный, держал Бориса за руку, и они вошли в воду, и Борис знал, что с ними никогда ничего не случится, что отец всегда будет рядом и всегда защитит его, что бы ни творилось вокруг.

Майкл Ф. Флинн Железные рубашки